[М.: Новое литературное обозрение, 2021]
Французы в книгах, статьях и переводах В.А. Мильчиной и впрямь «вечные»: Мильчина верна Франции, французской культуре всю жизнь и как исследователь, и как переводчик. Между тем в сборнике статей с таким естественным для Мильчиной грибоедовским заглавием таится немало сюрпризов, обозначенных в кратком вступлении «От автора». Герои статей, пишет Мильчина, — авторы по преимуществу очень известные: Пушкин, Лермонтов, Вяземский, И.С. Тургенев, Гюго, Стендаль, Бальзак, Ростан. Вместе с тем анализ их произведений приводит порой к неожиданным результатам. Выясняется, к примеру, что Пушкин и Вяземский понимали роман Бенжамена Констана «Адольф» не так, как их французские современники. Что к Стендалю и Виктору Гюго, мэтрам французской словесности Х1Х века, Пушкин относился с пренебрежением и даже с неприязнью. «Красному и черному» поэт отдавал должное, при этом упрекал автора в «фальшивых разглагольствованиях» и «некоторых замечаниях дурного вкуса». Гюго досталось еще больше: по мнению Пушкина, он «не имеет жизни, то есть истины», его слава незаслуженна, а пьеса Кромвель «имеет «спотыкливый ход». Что в «героической комедии» Ростана скрывается воспоминание об иронической новелле Шарля Нодье. Что Жозеф де Местр, сардинский посол в России и религиозный мыслитель, автор «Рассуждений о Франции», проживший в Петербурге без малого пятнадцать лет, блистал не только эффектными афоризмами и игрой слов, каламбурами и парадоксами, но и недюжинной эрудицией и глубиной философской мысли. Что «канонические» русские переводы Бальзака иной раз «сообщают нам не совсем то или даже совсем не то, что написано в оригинале». Подобные сюрпризы ожидают читателя, в том числе и вполне просвещенного, во всех трех разделах книги: «О людях и репутациях», «О словах и фразах», «О переводах и переходах». Меня, понятно, больше всего заинтересовал последний раздел, точнее первая статья последнего раздела: «Какого Бальзака мы читаем? Удачи и потери в “классических” переводах “Человеческой комедии”». Об удачах у Мильчиной говорится не в пример меньше, чем о потерях, и это естественно: какой смысл комментировать удачи, они ведь говорят сами за себя. А вот о потерях в переводах наиболее известных произведений французского классика Мильчина пишет обстоятельно и аргументировано. «Неточности и неправильности» в разных переводах Бальзака носят, отмечает Мильчина, разный характер. В некоторых случаях «речь идет об очевидных ошибках, в других — об опущении важных историко-культурных реалий (и вообще о пропусках, добавим от себя), в-третьих — о неловких оборотах, затемняющих смысл». И все эти неточности и неправильности — веский довод в пользу переперевода классики, каким бы трудоемким и неблагодарным это труд ни был. В том, конечно, случае, если наново переведенный текст восполнит пробелы предыдущего (или предыдущих) и будет читаться, по крайней мере, не хуже канонического, отчего мы, понятно, не застрахованы. В свете анализа недостатков переводов Б. А. Грифцова («Шагреневая кожа»), И. М. Брюсовой («Неведомый шедевр»), Н. А. Когана («Прославленный Годиссар»), Н. Я. Яковлевой («Блеск и нищета куртизанок»), Е. Ф. Корша («Отец Горио») вопрос, которым задавался поэт, эссеист и переводчик Алексей Цветков: «Зачем заново проделывать такую большую и ответственную работу?» становится риторическим. Заглавия нескольких статей в книге кончаются знаком вопроса — и действительно, «импульсом к их написанию, подчеркивает Мильчина, было желание разгадать некую загадку». Почему, например, Тургенев утверждал, что государственные мужи, желая понравиться набожной католичке, читали философа-сенсуалиста? Или какую «Юную Францию» имел в виду Лермонтов, когда рассуждал в «Тамани» о «породе и женщинах»? Всегда ли можно объяснить, зачем русские дворяне в начале позапрошлого века переходили в разговоре или в письмах с русского на французский? Вопросов в этой книге литературных загадок и в самом деле много. И не меньше ответов — в высшей степени, как всегда у Мильчиной, грамотных, внятно и изящно сформулированных и убедительных. Вечным мильчинским французам — и нам с вами — повезло и на этот раз. Александр Ливергант
[М., Новое литературное обозрение, 2022]
Во вступлении («Вместо вступления») Вера Мильчина определяет «реперные точки» своих воспоминаний, которые называет «мемуаразмами». Это не классические мемуары, предупреждает Мильчина, герой здесь — не она, а «язык и языковая игра: большая и лучшая часть рассказанных здесь историй посвящена словам — произнесенным, услышанным, напечатанным и по преимуществу не совсем серьезным». Эти истории, читаем во вступлении, не столько из жизни автора, сколько из жизни слов; их, эти фрагментарные зарисовки, Мильчина называет картинками. И все же, что бы Мильчина ни говорила, герой книги — не «картинки», не анекдоты из жизни, а она сама, ее жизнь, ее близкие, ее круг. Отец — Аркадий Эммануилович Мильчин, знавший как никто «как надо и не надо делать книги». Сын — книжный обозреватель Константин Мильчин. Владимир Турбин, читавший зажигательные лекции в 60-70-ые годы на филфаке МГУ. Ада Ароновна Халифман, преподаватель французского на том же филфаке — своим безупречным французским Мильчина обязана, прежде всего, ей. Друзья и коллеги: Ольга Гринберг, Сергей Зенкин, Александр Осповат, Андрей Немзер, Александр Ярин, Ирина Стаф, Сергей Карп, Алексей Песков. Многих из этого далеко не полного списка уж нет, иные далече. Мильчина — первоклассный переводчик с французского, в таких случаях говорят: в рекомендациях не нуждается. Как поэтому не упомянуть среди близких ей людей весь цвет французской классической и современной (классической главным образом) словесности, писателей, которых Вера Аркадьевна переводила, о которых писала, — Шатобриана, Бальзака, Дюма, маркиза де Кюстина, Шарля Нодье, Жорж Санд, Альбера Камю; и этот перечень также далеко не полон. И то сказать, с переводимыми писателями переводчик проводит порой куда больше времени, чем с родственниками и друзьями, да и терпит от них ничуть не меньше. Неотделим от них «и в горе и в радости». Язык и языковая игра, бесспорно, значимы в книге, но и своей творческой биографии — от школьных уроков машинописи и военного дела, так, по счастью и не пригодившегося, до переводов, статей и лекций в Институте высших гуманитарных исследований — Вера Аркадьевна уделяет немало места В «Мемуразмах» творческая биография автора — это своеобразный фон, на котором строятся «картинки», иной раз и правда забавные, даже парадоксальные языковые истории. Без этого фона картинки поблекнут, да и просто останутся непонятны. Творческая (и не только творческая) биография Мильчиной тем более интересна и поучительна, что ей довелось общаться с таким грандами отечественной филологии, как Топоров, Вацуро, Бонди (образец воспитанности и элегантности, пишет Мильчина), Чудакова, Дубин. Учиться у них. Учителями Мильчиной (как и у нас у всех) были, впрочем, не только великие мира сего. Московская бабушка научила Веру таинственному слову «лохадейди». Запорожская, слывшая непревзойденной кулинаркой, — не менее таинственным и необычайно, если верить автору, аппетитным кулинарным рецептам «пирог с ведром», «микадо», «боядерка», «мазурка». Ольга Гринберг, ближайшая подруга Мильчиной, сформулировала автору книги свой жизненный принцип: «Лучше передарить, чем недокупить», которому, насколько мне известно, Вера неукоснительно следует. Читаются мемуаразмы на одном дыхании потому, что в них действительно множество невыдуманных забавных эпизодов из жизни Мильчиной и ее поколения за последние бурные полвека нашей многострадальной истории. История многострадальная, а смеешься в книге чуть ли не на каждой странице. Нинка-продавщица делится с автором своими непреложными жизненными принципами: «Если каждому недовесить на три копейки, за день можно нормально заработать». Главный редактор некогда ведущего столичного издательства «Художественная литература» — житейской и издательской мудростью, которая, боюсь, нам в скором времени может вновь пригодиться. В ответ на вопрос редактора, можно ли опубликовать в томе зарубежной поэзии Х1Х века перевод «белоэмигранта» Ходасевича, он принимает поистине соломоново решение: Если б ты не спросил, то было бы можно. А раз спрашиваешь, то я говорю: нельзя». Переводчик с немецкого и прозаик Александр Ярин делится тонким наблюдением из жизни: «От того, как женщина вдевает в руки рукава, многое зависит… Если женщина обе руки сразу вдевает в рукава, эта женщина доверчивая, оптимистическая, верит, что мужчина не подведет». Поверим Ярину на слово, хотя женщины, которые верят, что «мужчина не подведет», мне, например, не встречались… Почерпнет читатель из книги Мильчиной и немало важных для жизни практических советов. О многом мы даже не подозревали. Касаются эти советы главным образом заграничной жизни, и сегодня, боюсь, не актуальны. Оказывается, если идешь в отдел рукописей Национальной библиотеки Франции, следует запастись карандашом — ручкой в работе над рукописями пользоваться запрещается. Если вы живет в Праге (или в Лондоне, или в Мюнхене — все равно где), то сделать в России ксерокопию не так-то просто и дешево. Если едешь в ночном поезде из Рима в Турин, заранее забронировать места нельзя. Закрывая эту весело-грустную книжку, приходишь к выводу: Вера Аркадьевна поскромничала, как ни старается она нас убедить, что уподобляется зайцу («теперь все животные грамотные») и что мы читаем мемуаразмы, а вовсе не мемуары, написала она все же именно мемуары — они ведь бывают разные. Да и она сама в заключении приходит к тому же выводу: «сама себя почти убедила, что написала почти настоящие мемуары». «Почти убедила», «почти настоящие». Унижение паче гордости. Александр Ливергант |
