В этом разделе предлагаем вашему вниманию заметки, эссе, анонсы Александра Яковлевича Ливерганта.
«По тундре… по широкой дороге»
Предложение от АСПИР (Ассоциация писателей России) поступило заманчивое. Лететь в Мурманск (никогда не был), прочесть там начинающим авторам несколько лекций по зарубежной литературе, главный же номер программы: на следующий день после приезда отправиться на Териберку (ударение на второй слог), на берег — дрожите, скелеты! — Северного Ледовитого океана! Впечатление от Териберки: ты как на другой планете: утесы (так и подмывает сказать «суровые»), камни под ногами, снежные — это в июне-то! — прогалины, чучела китов, ну и — last but not least — Ледовитый океан, он же — Баренцево море. По идее, здесь, раз это другая планета, не должно быть людей. Как бы не так: Териберка — туристическая Мекка, тысячи людей приезжают сюда невесть откуда с детьми, на машинах, пьют пиво и разбредаются по туристическим сайтам, причем в любое время дня и ночи — светло-то ведь круглые сутки. Иные из нас совершили это пятичасовое путешествие на край света дважды. Но не я: не пренебрегать же чемпионатом Европы по футболу! Что еще приглянулось? Не что, а кто. Мои слушатели. И прежде всего — своей увлеченностью: слушали внимательно, что-то записывали, задавали массу вопросов, в большинстве своем каверзные. Например, такой: а вы знаете первый роман этого писателя? Отвечать приходилось уклончиво. Словом, как говорят, в театре, «не отпускали». В такой же атмосфере увлеченности проходили и другие писательские семинары. Известные письменники (всех перечислять долго, а назовешь одного-двух, остальные обидятся) учили писать прозу, стихи, пьесы, сценарии, разбирали произведения начинающих прозаиков, поэтов и драматургов. А ведь дело это не простое: как бы так разобрать, чтобы и польза была, и чтобы не обидеть. А то так разберешь рассказ или стихотворение, что называется, по косточкам, что юный автор не напишет больше ни строчки. Неплохо было бы и литературному переводу поучить, но такой «опции» в этой «локации» пока устроителями (к слову, отменно делавшими свое дело) не предусмотрено. Что еще приглянулось в Мурманске? Атомный ледоход «Ленин» или громадный памятник воину-освободителю, называемому мурманчанами почему-то Алешей? Нет, вы не поверите. Больше всего приглянулась, и не мне одному, мурманская областная научная библиотека. Днями и ночами бы здесь просиживал. И книги на все вкусы, и сотрудники милы, молоды и обходительны. Минус только один, правда, серьезный: на занятия приходилось подниматься на четвертый этаж, без лифта. Попробуй-ка не расплескать творческое вдохновение. 30.06.24 Народная тропа
Не люблю юбилеев, даже пушкинского. Мне не нравится, когда на импровизированной сцене в легендарном Михайловском распевают хором, пританцовывая, разудалые песни на слова «нашего всего». Когда в перерыве между музыкальными партиями оперы «Евгений Онегин» столичный актер с наигранным пафосом декламирует роман в стихах; что же это, опера или художественная декламация? Когда посетители Михайловского (несть им числа) выстраиваются в километровые очереди отведать шашлычков; стихи подождут. Когда взмыленные экскурсоводы в сотый раз на дню рассказывают пришедшим по не заросшей народной тропе, как Сергей Львович «стучал» на Александра Сергеевича, а Александр Сергеевич погружался по утрам в бочку с ледяной водой, слушал сказки Арины Родионовны, в одной рубашке выбегал на снег встретить нежданно явившегося любимого Пущина и творил «Бориса Годунова»: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын». Когда под сводами Святогорского монастыря разыгрывают «Руслана и Людмилу». Появление коварного Черномора в сопровождении барабанного боя, литавр, затемнения и дымовой завесы вызвало и в зрительном зале, и за пиршественным столом славного князя Владимира такой переполох, что удивительно, как это Руслан, Фарлаф и Рагдай (начинающие актеры лет шестидесяти) рискнули отправиться на поиски Людмилы — красотки также не первой молодости. Кстати луг в Михайловском, где проходили праздничные действа, украшен был, среди прочего, Головой; та самая, врытая в землю в непосредственной близости от биотуалета, она терпеливо, опустив очи долу, ждала, когда Руслан ей пригрозит: «Когда наеду, не спущу!». Перечитал написанное и одумался. Нет, конечно, я не прав, взяв эдакий ернический тон, принижающий значение всенародного торжества. Пушкин ведь и сейчас, через 225 лет, «любезен народу». А стало быть, и народ должен быть любезен Пушкину, как бы он, народ, юбилей поэта ни праздновал. 29.06.24 Памяти Марка Гринберга Ив Бонфуа. Дигамма. Составление, перевод с французского и комментарии Марка Гринберга. — СПб: Jaromir Hladic press; М.: Носорог, 2024 Не всегда, далеко не всегда автору, тем более такому, как французский поэт, эссеист, прозаик, шекспировед Ив Бонфуа, везет с переводчиком! И почти никогда не удается автору и его переводчику вести многолетний, насыщенный диалог, какой Ив Бонфуа вел со своим российским alter ego Марком Гринбергом, скончавшимся в прошлом году, не дожив и до семидесяти. Об Иве Бонфуа пусть напишут более сведущие и квалифицированные, я же хотел бы только рекомендовать читателям «ИЛ» (предупредив, что чтение Бонфуа дело не простое) прекрасно, со вкусом изданный в «Носороге», отменно составленный, переведенный и откомментированный сборник стихов и эссе крупного французского писателя и филолога — «Дигамма». Прежде же всего — отдать дань памяти моему другу, которому мы обязаны русским Бонфуа и далеко не только им одним. То, что вы читаете, это своего рода запоздалый некролог. Мне не приходилось встречать высокого профессионала, который бы, как Гринберг, был неизменно доброжелателен к коллегам-переводчикам (даже когда переводчики эту доброжелательность не вполне заслуживали) и в то же самое время необычайно взыскателен к себе. Он и перевел-то относительно немного, потому что тяжело расставался с переводимым текстом, над которым дотошно, кропотливо трудился, доводил каждую фразу, на сторонний взгляд и без того уже до блеска доведенную. И авторов выбирал — никакому переводчику не пожелаешь: Пауль Целан, Филипп Жакоте, Луи-Рене Дефоре, Жан Старобинский, Ив Бонфуа. Разноязычных писателей, которые — верно заметил редактор «Дигаммы» Алексей Шестаков — «будь они поэтами, эссеистами или учеными, являются создателями собственных языков, одних трудней другого». Языков, добавлю, поэтических и прозаических, французского, немецкого, итальянского, реже английского. Мало сказать языков — миров. Взыскателен был Гринберг не только к своему переводу, но и — совсем уж редкость — к оригиналу. Переводя книгу «Рассказы о живописи» Даниэля Арраса, составленную из расшифровок радиограмм, он, «уличив» французских издателей в том, что эти радиопрограммы они существенно исказили, счел нужным восстановить «Рассказы» по звукозаписям, что он, литературный переводчик, делать был, понятно, вовсе не обязан. И что потребовало от него массу времени, сил, да и нервов: перевод со слуха — совсем другая, не его профессия. Во вступлении к «Дигамме» Гринберг пишет о том, что Бонфуа свойственно «варьирование жанровых форм»: от небольших стихов до пространных стихотворений в прозе, от коротких прозаических текстов до более объемных «привидевшихся рассказов». Это варьирование жанров отличает и высокое переводческое искусство Марка Гринберга; редкий случай, когда переводчику удается и перевод прозы и поэзии, далеко не каждый переводчик совмещает два этих ремесла — Гринберг из числа владеющих обоими. Марк — еще и пример переводчика-исследователя, литературоведа: без вступления «От переводчика» к «Дигамме» даже подготовленный читатель едва ли вникнет в хитросплетения поэтики Ива Бонфуа. И переводчика-редактора. Какой искусный, тонкий, грамотный редактор Марк Гринберг, я узнал на собственном опыте, когда четверть века назад переводил для журнала «Отечественные записки», где тогда работал Марк, лекцию скандально известного викторианского богослова и философа Джона Генри Ньюмена. Хороший редактор, известное дело, переписывает текст лишь в крайних, «форс-мажорных» случаях; в отличие от рирайтера, от которого достается и правым и виноватым, редактор — настоящий редактор — вмешивается в чужой текст бережно, правит плохое, неудавшееся, но сохраняет то, что получилось. Мой текст был, помнится, далек от совершенства и от на первый взгляд малозаметного вмешательства Гринберга только выиграл. И никого — повторимся — он так пристрастно не редактировал, как себя самого. Говорят: он себе цену знает. Марк Гринберг себе цену не знал. Работа над «Дигаммой» продолжалась не один год. Марк хотел, чтобы книга вышла в 2023 году, к столетию французского поэта. Вышел сборник в начале 2024-го, немногим позже запланированного времени — вот только Марка уже не было на свете, с «Дигаммой» он разминулся всего на несколько месяцев. А дожил бы до выхода «Дигаммы» в свет — дарил бы книгу собратьям по перу и в ответ на заслуженные комплименты виновато, углом рта улыбался и говорил, что тут есть что «подтянуть» (его любимое словцо), огорчался, что в тексте немало огрехов. Что ж, если огрехи и есть (у кого их нет), едва ли кто их заметит — ведь для этого надо быть Марком Гринбергом. 12.05.2024 Буду благодарен за совет
У меня на столе очередная работа российского джойсоведа Сергея Дивакова. Несколько лет назад мы печатали в его переводе и с его же обширными комментариями фрагменты «Поминок по Финнегану». Классиком ирландской и мировой литературы Диваков продолжает заниматься и поныне, на этот раз он предложил на суд редакции письма Джойса жене и жены Джойсу, предпослав этой публикации пространную вступительную статью. Как теперь любят говорить, «какие проблемы?» Письма классика, да еще автора некогда скандального, а ныне всемирно почитаемого «Улисса» всегда ведь интересны. Даже если они и не касаются напрямую литературы. И не только письма самого Джойса, но и письма, адресованные ему его женой Норой Барнакл, воспетой, хорошо известно, в образе Молли Блум: «Да, говорю, да, да. Да». Все бы хорошо, но многие письма Джойса возлюбленной (Нора станет официальной женой Джойса только в тридцатые годы) крайне неприличны — куда там многие годы запрещенным «Лолите», или «Тропику рака», или «Любовнику леди Чаттерли»; на фоне более чем откровенных любовных стенаний и признаний Джойса, волею обстоятельств разлученного на многие месяцы с подругой, эти книги — детский лепет. (Подозреваю, я заинтриговал читателя — но примеров не ждите.) Джойс не стесняется, называет вещи своими именами, многие его письма Норе неудобочитаемы, и это еще мягко сказано. Такое — уж в России-то точно — пишут разве что на заборе, никак не на бумаге, хоть и говорят, что бумага все стерпит. Бумага, может, и стерпит. А читатель? Джойс, нисколько не стыдясь, пишет такое, что повергнет в краску отнюдь не только жеманных, благовоспитанных барышень. Так как же быть? Есть три, нет, четыре варианта. Первый, очевидный, — отказаться от публикации, переписка в творчестве писателя ведь не главное. Второй — письма Джойса жене, пренебрегая приличиями, напечатать как есть, имеет же всемирный классик право на слова из трех, четырех и даже пяти букв. Все, что им написано, может, и не равноценно, но, позволю себе каламбур, равно ценно. Третий вариант — изъять из публикации письма с матерщиной и напечатать только то, что пристойно и благонадежно. Был же, в конце концов, и в кино, и в литературе мало-мальски пристойный «Влюбленный Шекспир» — будет и «Влюбленный Джойс», который делает жене подарки, не устает писать, как он ее любит, как без нее скучает, и все такое прочее. Скучновато? Согласен. Но ведь истинному поклоннику ирландского гения, такому, как Сергей Диваков, Джойс никогда не скучен. И наконец, вариант номер четыре, к которому я и склоняюсь: письма напечатать, а наиболее откровенные слова, мысли и чувства либо изъять, либо «олитературить». Вместо е…ть, к примеру, — поиметь и так далее. Вариант, казалось бы, приемлемый, как говорится, «и вашим и нашим», но будут ли это письма Джеймса Джойса, вот вопрос. Вспоминаются адаптированные, всего-то страниц 20-30, школьные издания «Отверженных» или «Оливера Твиста» на языке оригинала, с помощью которых мы, пятиклассники, в середине прошлого века в поте лица превозмогали иностранные языки. Представляете себе «Улисса» без монолога Молли Блум и эпизода в публичном доме? А ведь я иду по этому же пути… А как бы поступили на моем месте вы? Буду благодарен за совет.
27.04.2024 Рубик
Конец 60-х или самое начало 70-х. Комната в многонаселенной коммунальной квартире в Петроверигском, если не ошибаюсь, переулке. На кроватях свалены пальто и шубы — зима. На столе две-три бутылки водки «за 2-87» и изысканные кушанья: селедка «с лучком», картошка, кабачковая икра. Хохот стоит такой, что сосед (синяя выцветшая майка, татуировка, «треники») колотит в дверь: «Бога забыли!» А попробуй не забудь — Левка Рубинштейн, маленький, заросший, носатый, очки в толстой оправе, с вечной сигареткой в углу рта, рассказывает историю из жизни, чаще всего — своей собственной. Чувством слова — в особенности по-обэриутски чужого — он владел как мало кто. И в стихах, знаменитых «карточках», вошедших теперь в историю литературы, и в детских и школьных воспоминаниях, своих и чужих: «Не сутулимся, держим спинку!» И в песнях; советские, задушевные, исполнял он так, что хотелось и плакать и смеяться одновременно. А уж подпеть — само собой. Смеяться над задушевной советской лирикой «нашего счастливого детства»; плакать — над нею же. Есть у нас хорошо известное, ходовое выражение: «вся Москва». «Вы что, не были на вчерашней премьере в ‘Современнике’?! Вся Москва была». Так вот, вчера Левку-Рубика хоронила «вся Москва». Не припомню таких людных похорон, хотя опыт у меня по этой части накопился немалый. В морозный, стылый январский день проводить Леву пришли сотни, многие сотни людей. Откуда столько? Во-первых, его светского, компанейского, охочего до друзей, любили все, и те, кто его не читал, и те, кто ему втайне завидовал, наверняка же были и такие. Не знаю человека, который бы за что-то его обругал, над ним посмеялся, на него обиделся — не за что было. В его отсутствие (большая редкость: Рубинштейн присутствовал везде и всегда) его цитировали, вспоминали его шутки, ядовитые, но никогда не обидные реплики. В присутствии же поговорить «от сердца», по душам, пожаловаться на жизнь, что все мы так любим, не получалось — «не в кассу»: он-то не жаловался никогда, считал это моветоном, а ведь жизнь шла у него не по розам, совсем не по розам. Во-вторых, уж больно внезапным, нелепым (как будто бывает смерть «лепой») оказался его конец — средь бела дня, под колесами не затормозившего на зебре автомобиля. «Вы слышали, говорят, водитель уехал с места аварии!» — «Нет, что вы, остановился, оказал первую помощь». И, в-третьих (наверное, в главных), сотни людей прощались не только с Рубинштейном — прощались с «прекрасной эпохой», когда жить нам стало если не лучше, то уж точно веселей. Ненадолго. Финал у меня получился какой-то не по-рубинштейновски пафосный. Закончу лучше анекдотом, Рубик любил анекдоты, говорят даже их коллекционировал, записывал — говорю же, виртуозно владел чужим словом. Любил и умел их рассказывать, не давясь со смеху раньше времени, что в этом почтенном жанре категорически не рекомендуется. Этот, сам мне признавался, — его любимый. Муж и жена сидят у телевизора. Позднее утро. Жена: Сколько можно пялиться в этот ящик?! Поедем-ка лучше на пляж, надевай плавки, а я возьму купальник. Муж: Ты что, совсем спятила, сейчас же зима, мы в Оренбурге, какой пляж, какое море! Жена: Зачем ты так? Опять же, то ли смеяться, то ли плакать. Как в советских песнях, которые с чувством, один или хором, распевал в компаниях Лев Семёнович Рубинштейн. Так и слышишь: «Вчера говорила, навек полюбила, а нынче не вышла в назначенный срок!» Назначенный срок.
18.01.2024 Книга. Большая-пребольшая
Премия «Большая книга» — главное, ясное дело, событие литературно-книжного года. Кто победит, известно заранее. Ну конечно же, Захар Прилепин со своей книгой о Шолохове. Прилепин, думаю, и сам в этом нисколько не сомневался: на сцену Ленинки вышел уверенно, спокойно, чуть прихрамывая, как-то по-хозяйски. И говорил тоже уверенно, спокойно, кратко: пишу, дескать о том, что мне близко. А есть писатели, которые пишут о том, что им не близко? Если есть, то вряд ли им сопутствует удача. И что же? Дальше приза читательских симпатий Прилепин не продвинулся. А первую премию (так и хочется сказать, и на этот раз) получил человек, считающийся сегодня едва ли не первым писателем России, — Евгений Водолазкин за свой последний роман «Чагин». Держался при награждении Евгений Германович, как всегда, достойно, скромно, поблагодарил жену и дочь: «Без них я бы ничего не добился»; уместно, изящно процитировал Сашу Соколова и тихонько, как-то незаметно, словно не выиграл, а проиграл, вернулся на свое место. Любопытные люди критики, все устроены одинаково. Получил первый приз — доброго слова не жди. «Очень слабый роман, бросила через несколько страниц», — говорит моя собеседница, известный журнальный критик. «Ну а ‘Лавр’?» — вяло сопротивляюсь я. «А что ‘Лавр’? Не понимаю, что с этим ‘Лавром’ так уж носятся. Если у нас писатели и получше». — «Кто же?» — спросил (вернее, хотел спросить) я. Но моя собеседница, прихватив бокал вина, улыбнулась мне на прощанье и растворилась в литературной толпе. Так и не знаю, кто же «покруче» интеллигентнейшего писателя и филолога Евгения Германовича Водолазкина, чьи книги, говорят, уже и в школах изучают. 24.12.2023 Опять двадцать пять, или «Вы еще живы?»
Как же летит время! — приходит мне в голову эта свежая мысль. Кажется, еще совсем недавно… И вот двадцать пятая книжная ярмарка интеллектуальной литературы. Как всегда, реки разливанные любителей книги и, как всегда, трогательный вопрос остановившегося у нашего стенда. «Вы еще живы?» — «Живы, как видите». — «Не подскажете, я ищу пьесу Камю ‘Слепни’». — «Не Камю, а Сартра, и не ‘Слепни’, а ‘Мухи’». — «У вас ведь этот роман выходил?» — «Не роман, а пьеса. Да, выходил — шестьдесят четыре года назад». На этом диалог после красноречивой паузы завершается. Есть и истинные любители нашего журнала, бескорыстные, как эта миловидная, скромно одетая молодая женщина. На вопрос, какой номер ее интересует, следует лапидарный ответ: «Все». И ее слова (вернее, слово) не расходится с делом: она покупает все (!) номера «ИЛ» за этот год, все (!) за предыдущий и еще все тематические. И с этой нелегкой ношей («Есть женщины в русских селеньях») и с чувством выполненного долга уходит. Уходим и мы — на презентацию номера «ИЛ» с загадочным названием «Винтаж» и итальянского журнала «Slavia», который выпускает в Риме переводчица русской поэзии Клаудия Скандура и в последнем номере которого печатаются стихи нашего старейшего поэта-переводчика Евгения Солоновича. Един в двух лицах: в «ИЛ» девяностолетний Солонович — переводчик итальянской поэзии от Петрарки до Монтале, в «Славии» русский поэт в переводе Скандуры. Хотел было задать вопрос, а пишет ли Солонович собственные стихи на итальянском — писал же Бродский стихи по-английски, но отчего-то не задал… Кстати о Бродском. Привет юбиляру, обладателю престижной Римской медали, передала через Клаудию вдова Бродского Мария. Она теперь живет в Италии, в Милане и… чем занимается, мы не знаем. И этот вопрос я тоже хотел задать и тоже не задал: герой-то вечера в Гостином дворе не вдова нобелиата, а Солонович и Клаудия Скандура. Презентация собрала немало друзей журнала и прошла на ура, одни фотографии чего стоят. Стало быть, мы живы, может быть, не «живее всех живых», как вождь мирового пролетариата, но умирать, во всяком случае, не собираемся. 12.12.2023 За тридевять земель
Предложение от АСПИРа (Ассоциация писателей России) звучало заманчиво: принять участие в ежегодном книжном фестивале «Берег» в Благовещенске и, «в награду» за выступление («О толстых литературных журналах» и «О биографическом жанре»), отправиться в двухдневный вояж в Китай. До китайского Хэй-Хо (звучит жизнерадостно, не правда ли?) рукой подать, он на противоположном от Благовещенска берегу Амура. Минус этого предложения только один: лёту без малого восемь часов и, как следствие, тяжелый jet lag; в Москве еще только собираются завтракать, а в Благовещенске садятся обедать. Расположился книжный палаточный городок в самом центре города на проспекте догадайтесь кого, в двух шагах от «одетой в гранит» набережной, откуда Хэй-Хо как на ладони — город-побратим, иначе не скажешь. Посетителей «Берега» немного, книги столичных издательств листают не без интереса, а вот покупают вяло, да и на наши выступления ходят без большого энтузиазма. Начинаешь говорить в присутствии человек пяти-семи, не больше, ближе к концу к импровизированной сцене подтянется еще столько же. Впрочем, слушатели доброжелательные, интересующиеся, задают вопросы, не всегда, правда, на тему, просят подписать книги. «Для Ларисы», «Моей любимой жене». Иные сохраняют инкогнито: «Поставьте свою роспись, пожалуйста». Говорил я долго и с пафосом, оплакивал, как водится, незавидную судьбу «толстяков». А мог бы ограничиться всего одной здравой и лапидарной мыслью блестящего Андрея Битова: «Когда стало можно, стало все равно». А вот московскому издательскому десанту было не все равно. Представители «Альпины нон-фикшн», «НЛО», «Ad Marginem», АСТ активно, энергично рекламировали свой книжный товар, а вечером, когда шатры пустели и книгочеи разъезжались по домам в своих праворульных, с многолетним пробегом авто, столь же энергично поглощали жареные пельмени по-китайски, запивая их русской водкой и запевая советскими песнями, которые исполнял главный устроитель и вдохновитель «Берега» и еще многих книжных ярмарок Михаил Фаустов (нет, это не псевдоним). Человек-Гора, точно Гулливер в Лилипутии, Фаустов мгновенно решал все вопросы, все знал, всем, как истинный старожил, помогал и всем, похоже, был искренне рад. Главное его достоинство и залог побед — не вникать. В том числе и в собственные проблемы. В Китае Фаустов забыл в ресторане очки, я бы, оглашая улицы горькими стенаниями, побежал их искать, он же только отмахнулся: «Это у меня за поездку уже пятые». Это под его чутким руководством мы на третий день пребывания в Благовещенске отправились в Китай — «вишенка на торте», как теперь принято говорить, нашего путешествия. Десять минут на маленьком пароходике, забитым до отказа русскими и китайскими «мешочниками» — и вы в Китайской Народной Республике. Границу я перешел не заметил как, это для Александра Сергеевича «имела она что-то таинственное». Ровным счетом ничего таинственного, мы ж помним: русские и китайцы — братья навек. И ведь не пустые слова, идешь вдоль Амура и слышишь, как на противоположном берегу «Катюшу» распевают. Выходишь на набережную Хэй-Хо, такую же, в общем, как в Благовещенске, и тут сразу же вспоминаешь: «…хоть похоже на Россию, только все же не Россия». И не потому, что дома выше (иные этажей 40-50). Не потому, что магазинов и фонарей куда больше. Не потому, что на улицах не грязнее (а в Благовещенске пугали грязью и помоями). Не потому, что реклама ярче, агрессивнее, люди крикливее, шумнее, улыбчивее, доброжелательнее (может, правда, это с нами, туристами-лохами?). А потому, что ритм жизни другой, куда более деловой, наступательный, энергичный. Это, с одной стороны, приятно, «жить хочется», с другой, пожалуй, несколько утомительно. Уж больно опекают. Заглянешь в сувенирную лавку (имя им легион) — без покупки, пусть и грошовой, ни за что не выйдешь: облепят и что-нибудь да всучат. Идут за тобой по пятам и из лучших побуждений советуют, предлагают, навязывают. Не знаешь, куда бежать, где спрятаться. То ли дело Благовещенск. Там за тобой никто не гонится, никто ничего тебе не навязывает. А иной раз в магазине так на тебя посмотрят, что захочешь не купишь. Впрочем, я несправедлив и к Благовещенску, и к Хэй-Хо. Это все от jet lag’а, не иначе. И, как бывает, когда хозяева чересчур гостеприимны, чересчур шумны, говорят на непонятном языке, очень уж усердно тебя опекают — хочется поскорей домой. Да вот беда: до дому — говорил уже — восемь часов лёту! Хэй-Хо! Чем не пиратский клич? 30.09.2023 «Вожусь еще...»
Не раз приходилось писать о том, как в последние годы хиреет профессия литературного редактора: править перевод недосуг, да и с языком оригинала редактор не на дружеской ноге. Как перевел (написал) автор, так его текст и выходит из печати, разве что корректор вставит пару запятых, да поменяет «не» на «ни». В такой ситуации вся ответственность ложится на переводчика, он читает свой перевод первым, и он же нередко последним: спасение утопающих... Переводчики старой школы, число которых с каждым годом становится, понятно, все меньше, хорошо это понимают и шлифуют свой, казалось бы, безупречный, зачитанный до дыр текст без конца, не отдадут его издателю, пока не отутюжат до блеска. Возятся с ним, как говорится, до последнего, отсылают в редакцию неохотно, еще бы разок прочесть. «Возиться» — любимое слово скончавшегося неделю назад моего друга, филолога и переводчика Марка Гринберга. «Пока не могу, — не раз говорил он мне в ответ на мою просьбу дать свой перевод в журнал, — вожусь с ним еще». «Возился» Гринберг с переводами с трех основных языков, с немецкого и французского главным образом, диапазон его переводческих, филологических интересов был необъятен: стихи, эссеистика, художественная и документальная проза, научные статьи по лингвистике, психологии, искусствоведению. Переводчику Гринбергу крепко доставалось от редактора Гринберга, результатом был он доволен редко, на похвалы издателей реагировал кисло: «Знаем, знаем...». Незадолго до смерти наказывал жене: «Перевод еще не готов, в издательство в таком виде не отдавай». Перевел Гринберг за свою относительно недолгую жизнь (когда он умер, ему еще не было семидесяти) немало, но не счесть иноязычных текстов, поэтических и прозаических, от которых он по разным причинам отказывался. Аргументы: «не мой автор», «не моя тема», «не успею». И то сказать, в выборе авторов Гринберг был едва ли не дотошнее, принципиальнее, строже к себе, чем в авторедактуре. За полгода до смерти он рассказывал мне, что ему предложили перевести с английского пухлый том о книгоиздании в Европе XVIII века. Марк долго думал — заказ-то выгодный, и в конце концов отказался: «Тема мне чужая, да и с английского... — нет не возьмусь». И еще один штрих. Марк Гринберг был неизменно строг к себе — и терпим, доброжелателен к своим авторам, в том числе и к тем, кто этого не заслуживал. Все, кто работал с ним в «Отечественных записках», не дадут мне соврать. Есть редакторы, таких много, которых хлебом не корми — дай пожаловаться на своих авторов, все они сплошь и бездари, и невежи, ничего не поняли, наделали кучу ошибок, все пришлось переписать. Гринберг до этих жалоб не опускался, он не переписывал текст, как это делают сегодня лихие рирайтеры; он его улучшал, совершенствовал, вытягивал, доводил до ума, «ставил на ноги», как он любил выражаться, старался сохранить авторское слово, интонацию — если было что сохранять. Марк Гринберг был постоянным автором нашего журнала, печатался, правда, не часто. Пообещает дать в номер подборку стихов или эссе, но как не спросишь, когда же? — ответит: «Вожусь еще». 17.09.2023 (дата написания: 24.07.2023) Един в трех лицах. К столетию Григория Бакланова
Для одних Григорий Бакланов – известный писатель, «яркий представитель», как писали (пишут?) в школьных учебниках, «лейтенантской прозы»; далеко не все сегодня понимают, что значит это словосочетание. Для других – многолетний главред одного из самых видных наших «толстяков» – «Знамени». Для меня же Григорий Яковлевич (Бакланов всегда, неизменно обращался ко всем, и ко мне тоже, несмотря на разницу в возрасте, по имени-отчеству) был инициатором и руководителем «Пушкинской библиотеки» – стотомника лучших произведений русской литературы, выходившего в московском издательстве «Слово». В конце 90-х – начале нулевых имя филантропа Джорджа Сороса (не к ночи будь помянут) было у всех на виду и на слуху. Фонд Сороса, сейчас забытый, а иной раз и проклинаемый, сделал для России много, очень много полезного. От интернета до переводных книг по гуманитарным наукам, от учебников до культурных проектов и поддержки тех же многострадальных толстых журналов. Впрочем, книжные проекты Сорос недолюбливал, поддерживал неохотно, усматривал в них коммерческую выгоду. Но члену Наблюдательного совета (страткома) фонда, известному прозаику Григорию Бакланову Сорос отказать не мог. И сейчас во многих библиотеках России стоят темно-синие, в золоте, внушительные тома – от «Повести временных лет» до Шаламова, от Фета до Бродского. Бакланов был упрям и последователен, на каждом заседании страткома напоминал – вежливо, но твердо, бескомпромиссно, – каким подарком для российского книгочея будет «Пушкинская библиотека». Обошелся подарок заокеанскому филантропу в цифру со многими нулями, но получился на славу. На правлении проекта «Пушкинская библиотека» шли горячие споры: выпускать двухтомник Тургенева или однотомник, включить в трехтомник Достоевского «Подростка» или лучше малую прозу. (Победил «Подросток»: Бакланова, руководителя проекта, уговорил член редакционной коллегии Лихачев.) Бакланов и тут был вежлив, корректен (пожалуй, его главная, самая подкупающая черта), однако и он, случалось, вступал в бурный спор со своим старым другом-однополчанином Львом Лазаревым – каким быть трехтомнику военной прозы. Старики, как в свое время на фронте, не уступали друг другу «ни пяди земли»; оба эту тему знали досконально: Бакланов как прозаик, Лазарев как критик. Говорят, сегодня многие книги, поддержанные фондом, в том числе и «Пушкинскую библиотеку», выносят на помойку и чуть ли не сжигают. Не хочется в это верить, но если это так, хорошо, что Бакланов не дожил. Лично я знал Бакланова плохо и мало, если и разговаривали, то больше о делах, и писать о нем подробно, с близкого, так сказать, расстояния, не возьмусь. Да, вежлив, образцово воспитан, подтянут – джентльмен, корректен, и – может, самое главное – предан делу. И как прозаик, и как редактор журнала, и как вдохновитель стотомной «Пушкинской библиотеки». Един в трех лицах. 3.09.2023 «На порог бы не пустили…»
«Было время, процветала в мире наша сторона», – читаем у Александра Сергеевича Пушкина. Да, было время, когда в наш журнал, да и в другие толстые журналы, неиссякаемым потоком шли письма читателей. Грозные и ласковые. Любовные и недовольные. «И зачем вы напечатали этот роман?», «Читала повесть (имярек) – не могла оторваться», «Совсем нет конструктивной критики!», «Где юмор? Ваш – беззубый!», «Так хочется побольше почитать про Французскую революцию!», «Давно не было ничего моего любимого Камю!» (а он-то бедный, давно на том свете), «Зачем вы печатаете этого разудалого развратника Хемингуэя?!». И так дальше. Feedback налицо. Ныне – хорошо ли, плохо ли – с фидбеком у толстых журналов дела обстоят неважно. Отзываются на наш журнал немногие. А если и отзываются, то чтобы не про журнал поговорить, а поделиться своими нешуточными проблемами. Или прислать свой перевод: «Дорогая редакция, с детства перевожу стихи. Есть и проза. И сказки, и т. д.». Поэтому письмам читателей (некогда у нас была даже такая рубрика — «Письма читателей») мы всегда рады, чувствуем приобщенность. Даже вот таким: « ‘Иностранная литература’ уже давно превратилась в позорище. Там нет ни одного профессионала. В советское время их бы на порог не пустили». Отзовусь только на третью и последнюю фразу этой лапидарной инвективы насчет «на порог бы не пустили». Вот тут не могу с автором письма не согласиться. В старую, еще советскую, «Иностранку» нас и правда на порог бы не пустили. Читаю журналы конца 50-х для нашей рубрики на сайте «Архив» и вижу, как последовательно, бескомпромиссно боролась «Иностранная литература» с оголтелым мировым империализмом, его продажной культурой. 28.08.2023 О Ларисе Георгиевне Беспаловой
1980 год. Огромное везение. Меня, начинающего (хотя уже тридцать три) переводчика, пригласили в английский переводческий семинар под руководством самой Марии Федоровны Лорие (рука не поднимется поставить инициалы). В семинаре лучшие из лучших: Елена Суриц, Инна Бернштейн, Владимир Муравьев — и Лариса Беспалова. 27.07.2023 Мой сегодняшний пост носит исключительно информационный характер. Не за горами августовско-сентябрьская книжная ярмарка, ММКЯ, — расшифровать трудности не составит. А на книжной ярмарке предстоит вручение традиционных премий нашего журнала. Написал «традиционных» и сообразил, что последние годы наша редколлегия традиции придерживалась не в полной мере. В прошлом сентябре, например, вручались премии сразу за 2019-й, 2020-й, 2021 годы; в пандемийную пору мы задолжали нашим переводчикам, нашей гордости и хвале, за целых три года. И вручались эти премии не в рамках ММКЯ, а на Конгрессе переводчиков, при активном содействии нашего давнего друга и партнера Института перевода. Нашего, можно сказать, зеркала: мы переводим с иностранного на русский, они — с русского на иностранный, дают гранты зарубежным издателям, публикующим на «своем» языке современную и классическую русскую литературу. Издателям из дружественных стран, разумеется. 21.07.2023 Иван, не помнящий родства
Мой письменный стол в редакции завален номерами «Иностранной литературы». Нет, не 2022-го или нынешнего 2023 года, а журналами почти семидесятилетней давности — 1955-56 года рождения.
Проект «Иностранная литература» берет свое начало в июле 1955 года, но не с нуля. Были еще «Вестник зарубежной литературы», выходивший в стародавние времена, до революции, и достопамятная «Интернациональная литература», ныне библиографическая редкость, которая выходила в 30-е годы, печатала без страха и упрека Мальро, Хаксли и даже самого Джойса, а в самом начале сороковых, торжественно отметив славное шестидесятилетие сталинского командарма Климента Ворошилова и не менее славное подписание Договора о ненападении с нацистской Германией, благополучно почила в бозе за отсутствием репрессированного редакционного коллектива.
В оттепельные годы, спустя без малого пятнадцать лет после смерти «Интернациональной литературы», ей на смену пришел журнал с почти таким же названием, и начиная с июля 1955 года «Иностранная литература» («Иностранка») уже 68 лет подряд исправно выходит двенадцать раз в год. Окно в Европу было в очередной раз прорублено.
Не спешите, однако, радоваться. И что же мы видим в этом окне? Увы, ничего примечательного: идеологический диктат такой же, как и до войны, апрельские номера (день рождения Ленина), а также ноябрьские (день рождения Октябрьской революции) можно смело не открывать вовсе. В остальных же десяти из номера в номер печатаются испытанные друзья Советского Союза: Бернард Шоу, Лион Фейхтвангер, Говард Фаст, Джеймс Олдридж, Эрскин Колдуэлл, Луи Арагон. Читатель вынужден довольствоваться по большей части слабыми, тенденциозными романами с предсказуемым финалом вроде «Брат мой, враг мой», бойкими виршами с китайского, хинди и языков угнетенных народов Африки в духе соцреализма и статьями партийных литературоведов вроде Бориса Сучкова, Татьяны Мотылевой или Романа Самарина, где неизменно дается принципиальная классовая оценка.
Не спешите, однако, и огорчаться всерьез. Пройдёт несколько лет и на смену Александру Чаковскому (не путать с Петром Ильичем и Корнеем Ивановичем), зарекомендовавшим себя спустя годы и годы в «Литгазте», где писали отличные криминальные очерки с моральным подбоем и остроумно, на грани фола, шутили на последней странице, - придут вскоре новые, более образованные и распорядительные главные редакторы, поменяется редколлегия. Появятся новые одаренные переводчики (Зонина, Голышев, Суриц, Грушко, Апт). Новые яркие, думающие (простите за пошлый эпитет) критики: Лакшин, Аннинский, Зверев, Анастасьев, Владимир Муравьев, Скороденко. И вид из прорубленного в Европу, а также в Америку, Азию и Африку окна станет куда более живописным. Пойдут открытия, громкие имена чуть ли не в каждом номере: Селинджер, Воннегут, Генрих Белль, Грэм Грин, Умберто Эко, Габриэль Гарсиа Маркес, Кобо Абе…
Обычно начинают за здравие, а кончают за упокой. Мы наоборот. Да и кончать не собираемся.
16.07.2023 Библионочь, или «Как в жизни»
В этом году моя библиотечная ночь началась в четыре часа пополудни. А на самом деле гораздо раньше. Предупредительные устроители что ни день присылали мне по вотсапу, чтобы правильно меня представить, жизненно важные вопросы. «Вы писатель или переводчик?» — «И то и другое». «Преподаватель МГУ?» — «Нет, профессор РГГУ». «Переводите только с английского?» — «Только с английского». «Вы председатель литературной Гильдии?» — «Нет, такой Гильдии, насколько я знаю, не существует, я председатель правления Гильдии ‘Мастера литературного перевода’». Покорно, и далеко не в первый раз, отвечаю на эти немудреные вопросы — готов, как говорится, соответствовать. Рассуждать с микрофоном в руке о судьбах литературы, современной и классической, русской и зарубежной, меня пригласили не одного. Вместе со мной выходит на сцену актового зала РГБ, по-старому Ленинки, молодая, красивая и талантливая Вера Богданова — известная писательница (таков общий глас — я не читал). Устроители обещали несколько сотен зрителей. Сколько человек нас с Верой слушают, из-за слепящих, направленных на сцену, прямо в глаза, юпитеров толком не разберешь, но о «сотнях» не может быть речи — хорошо если пришли человек тридцать-сорок, а то и меньше. И то сказать, солнце, субботний майский день — до книг ли? Но те, что пришли, внимают благожелательно, заинтересованно, а потом задают вопросы — как обычно, далеко не всегда по теме. Вопросы из разряда «наболевшее»: тот, кто говорит со сцены в микрофон, обязан знать ответы на все вопросы, не только литературные. Тема же нашего выступления: «Чему учит литература?» И тут мы с Верой Богдановой солидарны: литература — если только это не назидательный трактат — не учит ровным счетом ничему. Того, кто тщится научиться жить у Толстого или Бальзака, читая роман, пьесу или стихотворение, постигнет глубокое разочарование. Литература ведь не жизнь, хоть жизнь и описывает. Да и то не всегда, и не нашу с вами, сегодняшнюю. Досадное заблуждение считать, будто в жизни нам встречаются Ноздревы, Дэвиды Копперфилды, Сноупсы, Растиньяки или Буденброки. Да, похожих на Сомса или Сванна сколько угодно — но тождественных нет и быть не может. Не только — вспомним Мандельштама — «живущий несравним», но выдуманный художником (и не только слова) — тоже. Они, книжные герои, принадлежат другому миру — литературному. Миру, который к жизни имеет отношение весьма опосредованное, а иной раз — вообще никакого. «Как в жизни», «Как живой» говорим мы про полюбившихся персонажей, не отдавая себе отчет в том, что эта похвала — не более чем фигура речи. 03.07.2023 Неожиданный Драйзер
Ассоциации — упрямая вещь. Шекспир ассоциируется с «Гамлетом», Франц Кафка — с «Процессом», Стендаль — с «Красным и черным», Гоголь — с «Мертвыми душами», Теккерей — с «Ярмаркой тщеславия». Ну а Теодор Драйзер, понятное дело, — с «Американской трагедией» или с «Трилогией успеха». 17.06.2023 Книгочеи
Дворцовую площадь не узнать, она вся покрыта разноцветными шатрами, и если бы не выведенные на них аршинными буквами A, B, C и т. д. (непатриотично, надо бы арабскими), то может показаться, что из одного из них выглянет, сверкая подведенными очами, Шамаханская царица или в шлеме и в кольчуге, бесстрашный и неподкупный, Дмитрий Донской.
Но нет, время шамаханских цариц и чудо-богатырей прошло безвозвратно. В шалашах книги, тысячи книг на все вкусы — ежегодный петербургский Книжный салон. А чтобы листать, читать на ходу и слушать авторов, увлеченно рассуждающих о своих творениях, было не так скучно, на импровизированной веранде над шатровым городом «наяривает», ежась от холода (в СПб градусов 10-12, не больше), лихая, громкоголосая рок-группа.
Моя книжка «Агата Кристи. Свидетель обвинения» вышла давно, а презентации продолжаются. Написать книгу может любой дурак — прозорливо говорил некогда ядовитый скептик, британец Сэмюэль Батлер, — а вот продать ее дано мало кому. Татьяне Стояновой (АСТ, редакция Елены Шубиной) — дано.
На главный, самый распространенный вопрос моей аудитории, почему вы решили написать биографию Кристи, что, мол, вас подвигло, я отвечаю всегда одно и то же: «Видите ли, книгами Кристи зачитываются уже не один десяток лет, а вот обстоятельства ее жизни (за вычетом некоторых эпизодов, например, ее двухнедельного исчезновения) известны мало кому». Это злосчастное исчезновение знаменитой писательницы (шантажная попытка с негодными средствами вернуть уходящего от нее любимого мужа) — моя «вишенка на торте», ведь жизнь королевы детектива была — по нашим понятиям, по крайней мере, — более чем благополучной, а значит, не слишком увлекательной.
Но вишенкой этой лакомятся далеко не все, измерить меру моего невежества и верхоглядства тщатся многие слушатели. До чего ж «буквоедский», «книгочейный» у нас народ, все-то им расскажи, все-то им разъясни! «А Вам нравится ‘Автобиография’ Агаты Кристи?», «Какой из ее детективов ваш самый любимый?», «Какие фильмы по ее книгам вы смотрели?», «Какой режиссер вам больше по душе?». Далее следует длинный список неведомых мне театральных и кинорежиссеров, переложивших романы Кристи с бумаги на сцену и на экран.
Отброшенный подобными нокдаунами к канатам, отбиваюсь от кристифилов из последних сил и с нетерпением жду спасительного гонга: это когда модератор (пардон, ведущий) объявляет «фотосессию». Но даже тут, увы, возникают подводные камни:
— Подпишите, пожалуйста. И что же получается: «Ларисе», «подпись», «число», «с любовью». Любит Ларису, стало быть, вовсе не читатель непревзойденной Агаты, а ее автор. Который Ларису в глаза не видел... 29.06.2023 Великий переводчик
Полно, уж не оксюморон ли это? Ведь мало кто читает набранные петитом на обороте титула слова: «Перевод с английского (греческого, финского, фарси) такого-то». Раз книга по-русски, значит, русская, значит, и написана по-русски. 22.05.2023 «Непохвальное понятие»
Какое-то время назад в редакцию «ИЛ» решительным шагом вошел молодой человек и громким, хорошо поставленным голосом объявил, что прожил в Южной Америке (то ли в Перу, то ли в Колумбии, не помню) пятнадцать лет и свободно владеет испанским языком. Поделившись со мной этим довольно, впрочем, заурядным событием, молодой человек, о чем несложно было догадаться, предложил свои услуги. «Могу перевести для вас роман или пьесу», — сообщил он мне благую весть. И был крайне разочарован, когда я, в свою очередь, предложил ему для начала сделать пробный перевод. 12.05.2023
Взгляд со стороны, или Исчезающая профессия
Еще четверть века назад профессия литературного редактора считалась важной и почетной. К редактору прислушивались, редактора побаивались, ведь от него в значительной мере зависело, попадет ваш труд в печать или нет, хорошо читается написанный или переведенный вами текст, или читатель будет спотыкаться на каждом шагу. Реплика редактора: «У меня есть к вам вопросы, и их немало» еще совсем недавно повергала автора, и не только начинающего, в трепет. Листаешь распечатку с правкой редактора — и твои самые худшие прогнозы сбываются. В тексте, еще неделю назад казавшемся тебе верхом совершенства, теперь нет живого места: что не вычеркнуто, то подчеркнуто, на полях читаешь: «Стиль!», «Неточно!», «Смотри оригинал!», «Это не по-русски!» 02.05.2023
И барский гнев, и барская любовь
24.04.2023
Любовницы лорда Байрона
И четырех месяцев не прошло, а в Гостином дворе вновь «зажигает» книжная ярмарка интеллектуальной литературы. Книги, альбомы, журналы, в том числе и наша «Иностранка», идут на ура; народ книги — одно слово (нет — два). 12.04.2023 Оскар Уайлдер
На канале «Культура» уже лет пятнадцать существует программа с интригующим названием «Игра в бисер» (читай Германа Гессе). Четыре литературных спеца (критики, литературоведы, преподаватели высшей школы, писатели и переводчики) во главе с постоянным ведущим, поэтом Игорем Волгиным (образован, доброжелателен, корректен) в течение часа разбирают по косточкам заранее выбранное (кем?) классическое произведение - русское или зарубежное. Жанр - на любой вкус, хоть роман, хоть стихи.
В финале этого нередко бурного обмена мнениями Волгин произносит обращенную к телезрителю одну и ту же чеканную фразу: «Читайте и перечитывайте классику. Ваш Игорь Волгин». И ведь не поспоришь - вот только многие ли телезрители последуют его совету?
Да, приглашенные эксперты, бывает, спорят, но миролюбиво, благожелательность Волгина передается всем. Подхватывают мысли друг друга, с энтузиазмом отвечают на вопросы ведущего, цитируют автора («Цитаты обязательны», - предупреждает директор программы) и, увлекшись, иногда говорят одновременно, перебивая друг друга, что категорически запрещается.
Случается, и шутят, но в рамках, с оглядкой, а то неровен час… Программа идет в записи, и если кто из экспертов позволит себе неосторожный намек или, пуще того, вольность (не дай бог идеологическую), то реплику эту из программы изымут, а вольнолюбца в «ящик» больше не пригласят.
В прошлое воскресенье разговор шел об известном романе американского классика ХХ века Торнтона Уайлдера «Мартовские иды». Лед у этих «Ид», прямо скажем, тонкий: у Уайлдера Юлий Цезарь хоть и просвещенный, хоть и гуманный, но ведь диктатор, да еще диктатор, который ищет смерти и которому обрыдла безграничная власть. Как тут не вспомнить «Осень патриарха» Маркеса или «В круге первом» нашего Солженицына. Разговор поэтому велся в сдержанных тонах, с оглядкой.
Что не мешало приглашенным селебрити блистать эрудицией. Недаром ведь приглашенные - профессора, доктора наук, известные, как говорили в достопамятные советские времена, деятели науки и культуры. Назову их вместе с регалиями: заведующий кафедры факультета журналистики МГУ, доктор наук Василий Балдицын. Писатель, литературовед и тоже профессор-доктор Евгений Жаринов. Кинорежиссер, народный (!) артист России Владимир Хотиненко. Ну и ваш покорный слуга.
Да, компания подобралась авторитетная, ничего не скажешь, над круглым столом, хоть он и не вертелся, как на спиритическом сеансе, витали великие призраки. И Ницше, и Сартр (а раз Сартр, то и Камю), и Кьеркегор - куда ж без «Страха и трепета».
При этом, если воспользоваться названием комедии современника и друга Шекспира Бена Джонсона, каждый из приглашенных был «в своем юморе». Жаринов, с первых же минут оседлав своего экзистенциального конька, рассуждал о свободном выборе, об интеллектуальном романе и о том, что «Мартовские иды» - литературная мистификация. Василий Вячеславович Балдицын - он, как всегда, подготовился к разговору фундаментально, в книге Уайлдера, которую он захватил с собой, закладок было не меньше, чем страниц, - морщился от наших завиральных теорий. Стоило кому-то только рот открыть, а он уже отрицательно мотал головой: не то, мол, говоришь; не то и не так. А вот Тихоненко, напротив, всем был доволен, после каждой реплики поднимал большой палец, через слово заливался заразительным смехом и не уставал повторять, что роман Уайлдера, равно как и его герой, «очень чувственны». Что ж, он художник, ему виднее.
Меньше же всех говорил я. И не из скромности или по природной молчаливости. Ни тем ни другим похвастать я не могу. Все гораздо проще: я перепутал, о каком романе Уайлдера пойдет у Волгина речь, и усидчиво перечитывал накануне не «Мартовские иды», а «День восьмой»; закладок в тексте «Дня» было у меня немногим меньше, чем у отличника литучебы Балдицына. О «Мартовских же идах», читанных давным-давно, еще студентом, сказать мне было решительно нечего.
И только когда прозвучала дежурная фраза нашего ведущего о необходимости читать и перечитывать классику, когда погасли юпитеры и из под моего свитера бережно, с извинениями извлекли микрофон, я расслабился и рискнул напоследок пошутить: «Вот и отдали должное Оскару Уайлдеру».
04.04.2023 «Должен был пережить нас всех» На прошлой неделе Москва хоронила (как иной раз пафосно, по старинке пишут) художника Бориса Жутовского. Москва - не Москва, а в Малом, ставшим теперь «панихидным» залом Центрального дома литераторов собралось человек семьдесят, не меньше. В том числе и несколько селебрити: фотограф Юрий Рост, скульптор Франгулян, критик, некогда наш представитель в ЮНЕСКО Евгений Сидоров. Хоронили девяностолетнего старика, а по тому, что и как говорили, казалось, будто ушел из жизни человек во цвете лет и сил. Таков был общий тон речей, который задал ближайший друг Жутовского Юрий Рост: «Боба (так звали Бориса многочисленные друзья) был настолько жизнелюбив, что представить его мертвым невозможно, он должен был пережить нас всех».
Бориса Жутовского будут помнить не только как талантливого, самобытного (эпитет заезженный, но тут вроде бы к месту) художника, графика, очеркиста, неутомимого путешественника, но и как человека веселого, обаятельного, до последних дней жизни компанейского, сверхактивного. А еще - независимого, мужественного, как говорится, с позицией. Жутовский вошел в историю не только как художник-портретист (один портрет Андрея Сахарова чего стоит!). Лет шестьдесят назад он, тогда еще совсем молодой, неустрашимый, не побоялся возразить самому генеральному секретарю ЦК КПСС, когда тот, нежданно явившись на выставку московских художников, назвал авторов картин «пидорасами», а их продукцию, и правда далекую от соцреализма, «мазней», которая, поди тогда догадайся, сегодня стоит миллионы. Вот и теперь, в наши безрадостные дни, на вопрос кого-то из приятелей, не собирается ли он уехать, Боба, никогда и нигде не выбиравший выражений, отозвался: «Пока в ж…у штык не воткнут, никуда не поеду». И слово сдержал.
Меня с Жутовским связывала давняя дружба. Виделись мы не часто, но когда виделись, всегда было, как теперь выражаются, что «перетереть». Мы с ним близко и много лет дружили с семьей замечательного и, как кажется, недооцененного скрипача Марка Лубоцкого и его сына, лингвиста, профессора Лейденского университета. Одно - недолгое - время, в лихие девяностые, вместе же издавали журнал с громким названием «Магистериум». Не журнал, а скорее богато иллюстрированный альбом со статьями в диапазоне от «Москвы» до космоса и спорта. Свои статьи и эссе (прямо скажем, очень разного уровня) наши авторы писали по-русски, а нам, грешным, приходилось переводить их на английский: журнал задуман был спонсорами и отцами-основателями, в том числе и Жутовским, как русский продукт для заграничного пользования. Проект причудливый и, откровенно говоря, не слишком осмысленный. Тур де форс, съязвили бы французы. Зато какой простор для творческого вымысла!
Кстати о журнале. Жутовский был большим поклонником и давним подписчиком нашей «Иностранки». Оглядит, по-охотничьи щурясь, обложку, полистает номер, разольет по стаканам очередную, далеко не первую порцию спиртного (в его мастерской на Тверской-Ямской всегда имелся солидный запас горячительного), потом молча, с ухмылочкой, поднимет толстый, в сардельку толщиной, палец - указательный, а не тот, какой показывают водителю обгоняемой машины, после чего будет долго и искусно материться. Высшая похвала.
28.03.2023
Литературные столицы мира
Года два-три назад в мой кабинет в редакции заглянула небольшого роста, безупречно одетая, хрупкая женщина средних лет с довольно красивым лицом и ироничной полуулыбкой Чеширского кота.
- А ведь мы с вами знакомы, виделись на книжной ярмарке. - говорит. - Я была на презентации вашего польского номера, помните?
Разумеется, я не помнил - ни ее, ни даже презентации двухлетней давности. Но - noblesse oblige! - широко улыбнулся, дав понять, что моя сегодняшняя посетительница произвела на меня тогда неизгладимое впечатление, и забыть ее невозможно.
- Говорю неспроста, я ведь полонист, меня зовут (…), может, слышали?
Пришлось врать снова. Врать и пытаться хоть чем-то компенсировать склеротическую забывчивость.
- Садитесь, вы как нельзя кстати, говорю. - Мы затеяли любопытный проект «Литературные столицы мира». Начали с Парижа. Может, возьметесь за Варшаву?
- Варшаву?! Побойтесь бога! Тогда уж за Краков. Я как раз сейчас перевожу стихи и пародии из репертуара польских комиков, выступавших до войны в краковской «Яме Михалевой». Страшно увлекательно. Мог бы получиться отличный номер. Кстати, не чета вашему, я, признаться, от него не в восторге.
- По рукам, - говорю с нескрываемым и неподдельным энтузиазмом. - Давайте обменяемся мобильными телефонами.
- Видите ли, - дама на мгновение запнулась. - Мобильник у меня, конечно, есть, но я им не пользуюсь.
- Вы, может, и электронной почтой тоже не пользуетесь? - вздумал пошутить я.
- Да, почтой тоже. Не страшно, через пару месяцев номер составлю и у вас объявлюсь - обсудим.
В следующий раз я встретил мою безмобильную полонистку через год в дверях Библиотеки иностранной литературы: она входила, я выходил.
- А я как раз к вам собиралась! - воскликнула она и, отведя меня в сторону, заговорщически сообщила благую весть: - Краковский номер не только составлен, но и почти весь переведен. В этом году выпустим, правда ведь? Я и в посольстве насчет презентации уже договорилась.
Крепко, по-мужски пожала мне руку на прощание.
И исчезла - на этот раз навсегда.
21.03.2023 Живы!
Не было ни гроша, да вдруг алтын! В начале апреля, уже совсем скоро, состоится вторая с конца прошлого года ярмарка «нон-фикшн». Праздник книги! Правда, со слезами на глазах, как в песне поется. Иным авторам путь в Гостиный двор заказан: мало ли что скажут, напишут!
Приходишь в Гостиный двор - и глаза разбегаются: что только не сочиняют, не переводят, не издают: свобода печати, одно слово. Нет, два.
Да, книг самых разных, от Киркегора до самоучителя по вязанию, - великое множество. А потребителей этих книг, читателей, - еще больше. И многие полюбопытнее самой любопытной книжки: читатели на все вкусы. Кто только не попадается в нескончаемой читательской реке (ныне, увы, поредевшей: накладно, да и не до чтения), что течет мимо нашего стенда.
Вот застегнутый на все пуговицы, с тремя-четырьмя пакетами уже приобретенных фолиантов господин средних лет в толстых очках; такой что попало не купит. «Чем порадуете? С французского есть что-нибудь?»
А вот совсем еще юная девица с безумными глазами. Долго роется в коробках со старыми номерами, вопросов не задает, ничего не покупает и куда-то уносится.
Маленький человечек с огромным портфелем интересуется, есть ли у нас стихи Ахмадулиной, на все попытки объяснить ему, что это журнал ИНОСТРАННОЙ литературы никак не реагирует, покупает (почему-то) номер, посвященный современной хорватской литературе, и исчезает.
А вот ценитель «ИЛ» настоящий, со стажем. Густые брови, шляпа сдвинута на глаза, седые виски, в руках список. С таким мы в свое время в «продовольственный» ходили: «И спички не забудь!» «Не подберете что-нибудь детективное?» - «Подберем». - «Нет, это я читал, и это тоже. А это что? Шекспировский номер? Печатаете всякое старье! Делать вам больше нечего!»
И вот, наконец, появляется тот, кого мы заждались. Высокий, подтянутый, ничего еще не купил (и не купит). Смотрит на название стенда - «Иностранная литература», потом одним пальцем переставляет расставленные по годам и месяцам номера журнала и, прежде чем сгинуть на веки вечные, роняет: «Иностранка? И вы еще живы?»
Живы. Живее всех живых.
14.03.2023 Ностальгия, в том числе и литературная, - отличительная примета сегодняшнего читательского интереса и, соответственно, спроса. Иной раз хочется, ох как хочется вернуться в прошлое, тем более забытое, а для нынешнего поколения и вовсе неизвестное.
Мы в «ИЛ» этот интерес разделяем. В разделе «Архив» нашего сайта в самое ближайшее время появятся публикации «давно минувших дней», и не только из «Иностранки» 50-60-х годов, но и из ее «старшего брата», журнала «Интернациональная литература» тридцатых, начала сороковых.
Заметен этот «винтажный» интерес к литературному прошлому и на страницах бумажной версии журнала. Во втором номере за этот год вы встретитесь и с фрагментами из давно любимого «Лунного камня» Уилки Коллинза в новом (старые, - наши постоянные читатели и авторы помнят, - мы не печатаем) переводе. И с хорошо известным в Америке и мало известным у нас романом Гертруды Стайн «Становление американцев». Той самой Гертруды Стайн, которая в свое время обронила фразу, обращенную к парижским американцам и ставшую теперь общим местом: «Все вы потерянное поколение». И с отрывками из книги француза Жан-Ноэля Лио «Эльза Триоле и Лиля Брик». И со статьей Сергея Фоменко о битниках, этих enfants terribles Америки пятидесятых-шестидесятых.
Просматриваются ностальгические мотивы и «за пределами» публикаций в журнале, но непосредственно с журналом связанные. Совсем недавно в Центре Андрея Вознесенского на Ордынке закрылась выставка, посвященная Оттепели - времени надежд и свободы (увы, призрачной) в СССР 50-60-х годов. Время это длилось недолго, а вот выставка, собранная со вкусом и тщанием, была открыта больше двух месяцев. В одном из залов Центра посетители могли лицезреть библиографическую редкость - номер нашего журнала за июнь 1963 года, на обложке которого запечатлен рисунок Пабло Пикассо, где причудливо соседствуют Юрий Гагарин и голубь мира.
Каким же недолговечным оказался этот мир! Как же не хватает нам сегодня пикассовского голубя!
07.03.2023 Несколько слов о первом выпуске журнала за 2023 год
Лет, эдак, 60 назад в книжном магазине напротив встречался мне регулярно прелюбопытнейший тип: высокий, худой старик лет семидесяти пяти в мятом, до полу, линялом плаще и в синем, надвинутом на густые брови берете.
Войдя в магазин он неизменно разводил руки в вязанных перчатках с дыркой на указательном пальце и громко, на весь магазин, восклицал: «Ну-с, что есть почитать?»
В январских номерах «ИЛ», как, впрочем, и в остальных одиннадцати, всегда есть что почитать: первый номер, однако, должен быть первым во всех отношениях.
И первый номер за этот год не стал исключением: романы, рассказы, статьи, стихи, рецензии - на все вкусы. Хочешь триллер - читай одного из самых известных современных прозаиков Франции Жана Эшноза. Хочешь стихи, и не какие-то там верлибры, а рифмованные, как встарь, читай Мигеля Эрнандеса в рубрике «Вглубь стихотворения». В этой рубрике, к слову, мы даем не один перевод, а несколько, разного времени и разных поэтов-переводчиков. Интересуешься, хорош ли новый перевод «Дублинцев» Джойса - читай рецензию Константина Львова на перевод Елены Суриц ставших классикой джойсовских рассказов. Заметим: когда речь идет о переводе Суриц, словосочетание «хороший перевод» - очевидная тавтология.
Есть в номере и новогодние сюрпризы. Не все ведь знают, что лауреат Нобелевской премии по литературе Жозе Сарамаго писал стихи, а еще один нобелиат Габриэль Гарсия Маркес (к слову, открытый и впервые переведенный «Иностранной литературой») в юности работал в газете и сочинял лихие репортажи «с места событий». Словом, вопрос «Есть что почитать в первом номере «Иностранки?» - риторический.
23.02.2023 | Содержание |
