В этом разделе предлагаем вашему вниманию заметки, эссе, анонсы Александра Яковлевича Ливерганта.
«Вожусь еще...»
Не раз приходилось писать о том, как в последние годы хиреет профессия литературного редактора: править перевод недосуг, да и с языком оригинала редактор не на дружеской ноге. Как перевел (написал) автор, так его текст и выходит из печати, разве что корректор вставит пару запятых, да поменяет «не» на «ни».
В такой ситуации вся ответственность ложится на переводчика, он читает свой перевод первым, и он же нередко последним: спасение утопающих... Переводчики старой школы, число которых с каждым годом становится, понятно, все меньше, хорошо это понимают и шлифуют свой, казалось бы, безупречный, зачитанный до дыр текст без конца, не отдадут его издателю, пока не отутюжат до блеска. Возятся с ним, как говорится, до последнего, отсылают в редакцию неохотно, еще бы разок прочесть.
«Возиться» — любимое слово скончавшегося неделю назад моего друга, филолога и переводчика Марка Гринберга. «Пока не могу, — не раз говорил он мне в ответ на мою просьбу дать свой перевод в журнал, — вожусь с ним еще». «Возился» Гринберг с переводами с трех основных языков, с немецкого и французского главным образом, диапазон его переводческих, филологических интересов был необъятен: стихи, эссеистика, художественная и документальная проза, научные статьи по лингвистике, психологии, искусствоведению. Переводчику Гринбергу крепко доставалось от редактора Гринберга, результатом был он доволен редко, на похвалы издателей реагировал кисло: «Знаем, знаем...». Незадолго до смерти наказывал жене: «Перевод еще не готов, в издательство в таком виде не отдавай».
Перевел Гринберг за свою относительно недолгую жизнь (когда он умер, ему еще не было семидесяти) немало, но не счесть иноязычных текстов, поэтических и прозаических, от которых он по разным причинам отказывался. Аргументы: «не мой автор», «не моя тема», «не успею». И то сказать, в выборе авторов Гринберг был едва ли не дотошнее, принципиальнее, строже к себе, чем в авторедактуре. За полгода до смерти он рассказывал мне, что ему предложили перевести с английского пухлый том о книгоиздании в Европе XVIII века. Марк долго думал — заказ-то выгодный, и в конце концов отказался: «Тема мне чужая, да и с английского... — нет не возьмусь».
И еще один штрих. Марк Гринберг был неизменно строг к себе — и терпим, доброжелателен к своим авторам, в том числе и к тем, кто этого не заслуживал. Все, кто работал с ним в «Отечественных записках», не дадут мне соврать. Есть редакторы, таких много, которых хлебом не корми — дай пожаловаться на своих авторов, все они сплошь и бездари, и невежи, ничего не поняли, наделали кучу ошибок, все пришлось переписать. Гринберг до этих жалоб не опускался, он не переписывал текст, как это делают сегодня лихие рирайтеры; он его улучшал, совершенствовал, вытягивал, доводил до ума, «ставил на ноги», как он любил выражаться, старался сохранить авторское слово, интонацию — если было что сохранять.
Марк Гринберг был постоянным автором нашего журнала, печатался, правда, не часто. Пообещает дать в номер подборку стихов или эссе, но как не спросишь, когда же? — ответит: «Вожусь еще».
17.09.2023 (дата написания: 24.07.2023)
«На порог бы не пустили…»
«Было время, процветала в мире наша сторона», – читаем у Александра Сергеевича Пушкина. Да, было время, когда в наш журнал, да и в другие толстые журналы, неиссякаемым потоком шли письма читателей. Грозные и ласковые. Любовные и недовольные. «И зачем вы напечатали этот роман?», «Читала повесть (имярек) – не могла оторваться», «Совсем нет конструктивной критики!», «Где юмор? Ваш – беззубый!», «Так хочется побольше почитать про Французскую революцию!», «Давно не было ничего моего любимого Камю!» (а он-то бедный, давно на том свете), «Зачем вы печатаете этого разудалого развратника Хемингуэя?!». И так дальше. Feedback налицо.
Ныне – хорошо ли, плохо ли – с фидбеком у толстых журналов дела обстоят неважно. Отзываются на наш журнал немногие. А если и отзываются, то чтобы не про журнал поговорить, а поделиться своими нешуточными проблемами. Или прислать свой перевод: «Дорогая редакция, с детства перевожу стихи. Есть и проза. И сказки, и т. д.». Поэтому письмам читателей (некогда у нас была даже такая рубрика — «Письма читателей») мы всегда рады, чувствуем приобщенность.
Даже вот таким: « ‘Иностранная литература’ уже давно превратилась в позорище. Там нет ни одного профессионала. В советское время их бы на порог не пустили».
Пускаться в спор – пустое дело. Нет, мол, журнал не позорище. Нет, мол, в журнале работают неплохие профессионалы. Такой «обмен мнениями» называется «стрижено – брито», он лишен всякого смысла. Да и спрашивать у автора письма, что ему так уж не понравилось на страницах «ИЛ», – тоже, пожалуй, лишнее.
Отзовусь только на третью и последнюю фразу этой лапидарной инвективы насчет «на порог бы не пустили». Вот тут не могу с автором письма не согласиться. В старую, еще советскую, «Иностранку» нас и правда на порог бы не пустили. Читаю журналы конца 50-х для нашей рубрики на сайте «Архив» и вижу, как последовательно, бескомпромиссно боролась «Иностранная литература» с оголтелым мировым империализмом, его продажной культурой.
Нет, ни за что не пустили бы!
28.08.2023
О Ларисе Георгиевне Беспаловой
1980 год. Огромное везение. Меня, начинающего (хотя уже тридцать три) переводчика, пригласили в английский переводческий семинар под руководством самой Марии Федоровны Лорие (рука не поднимется поставить инициалы). В семинаре лучшие из лучших: Елена Суриц, Инна Бернштейн, Владимир Муравьев — и Лариса Беспалова.
Рано радовался. Обсуждение перевода моего рассказа — как сейчас помню, Энгуса Уилсона «Не от хорошей жизни» — вылилось в коллективное избиение, так хулиганы-десятиклассники расправляются с интеллигентным очкариком «из хорошей семьи». И били, самое обидное, за дело: не выдумывай, чего нет в оригинале, сплошная отсебятина. «И в словарь заглядывать порой очень даже не мешает». Эта ироническая реплика принадлежала Ларисе Беспаловой.
И сколько же подобных реплик за сорок с лишним лет нашей дружбы я от нее услышал! Не в свой адрес, по счастью. И не я один: благодушием, христианским всепрощением Лариса Георгиевна не отличалась. Говорила — правда, подчеркнуто вежливо — правду-матку и как редактор автора не щадила — получал то, что заслужил. И даже больше. Не щадила и авторитетов, на все и всех имела собственное мнение — выношенное, аргументированное, иной раз парадоксальное; мы часто спорили. Да, была неприступно сурова. Сурова и справедлива. Даже лучшие переводчики получали от нее свои рукописи, беспощадно, густо правленные остроочиненным карандашом. Когда давали ей перевод на редактуру, то говорили: «Что-то скажет княгиня Марья Алексевна?» Русскую литературу, к слову, хорошо знала и часто и к месту цитировала; это и в ее переводах чувствуется.
Но если уж кого любила, того любила. Наш журнал, к примеру. Приходила в редакцию за каждым номером, звонила мне после каждой моей публикации, шутила: «Не от себя лично, токмо от благодарного читателя». Похвала в ее устах дорогого стоила — дело знала. Незаметно войдет маленькая, строго, со вкусом одетая, в красивом шейном платке и в маске (пандемия давно позади) пожилая женщина — старухой ни за что не назвать. Войдет, сядет, поговорит о том о сем, возьмет журналы, внезапно, на полуслове, поднимется, скажет напоследок свое обычное: «Бойся гостя стоящего», посмеется над моим: «В вашем случае, Лариса Георгиевна, не хозяева устают от гостей, а гости от хозяев». И так же тихонько, пообещав в самом скором времени прийти снова, степенно удалится.
Обещание не сдержала. Вчера, во второй половине дня позвонил Виктор Голышев: «Саш, вы в курсе?» Что тут скажешь, не говорить же банальности, когда прощаешься с таким человеком. Только одно: «Без Беспаловой жить не в пример хуже, чем с Беспаловой».
27.07.2023
Мой сегодняшний пост носит исключительно информационный характер. Не за горами августовско-сентябрьская книжная ярмарка, ММКЯ, — расшифровать трудности не составит. А на книжной ярмарке предстоит вручение традиционных премий нашего журнала. Написал «традиционных» и сообразил, что последние годы наша редколлегия традиции придерживалась не в полной мере. В прошлом сентябре, например, вручались премии сразу за 2019-й, 2020-й, 2021 годы; в пандемийную пору мы задолжали нашим переводчикам, нашей гордости и хвале, за целых три года. И вручались эти премии не в рамках ММКЯ, а на Конгрессе переводчиков, при активном содействии нашего давнего друга и партнера Института перевода. Нашего, можно сказать, зеркала: мы переводим с иностранного на русский, они — с русского на иностранный, дают гранты зарубежным издателям, публикующим на «своем» языке современную и классическую русскую литературу. Издателям из дружественных стран, разумеется.
Напоминаю читателям, наших премий пять, и в этот раз вручаем мы их за 2022 год. «Иллюминатор» — за лучшую книгу, переведенную на русский или написанную о каком-то значимом явлении зарубежной культуры. «Инолит» — за перевод большой прозы (романа, повести), напечатанной в журнале. «Инолиттл» — за перевод малой (little) прозы или поэзии, опубликованной в журнале. Премия имени Зверева — за критическую статью или эссе в «ИЛ». Алексей Зверев, кто не знает, был известным критиком-американистом, он много печатался в журнале и несколько лет был заместителем главного редактора «ИЛ». И Премия памяти Соломона Апта — начинающему переводчику, пробившемуся на страницы журнала «ИЛ». Соломон Апт — опять же кто не знает — блестящий переводчик с немецкого и классических языков. Что он перевел? Да самую малость — всю немецкую литературу. И не сочтите это гиперболой.
Почему я пишу о наших ежегодных премиях так подробно? Ответ прост: мы хотим, чтобы не только члены редколлегии, но и наши читатели выбрали лучших переводчиков, поэтов, критиков, эссеистов в этих пяти номинациях. Выбирайте лучших вместе с нами. И помните, в этом году премии вручаются только за публикации в «ИЛ» в прошлом, 2022 году.
16.07.2023
Библионочь, или «Как в жизни»
В этом году моя библиотечная ночь началась в четыре часа пополудни. А на самом деле гораздо раньше. Предупредительные устроители что ни день присылали мне по вотсапу, чтобы правильно меня представить, жизненно важные вопросы. «Вы писатель или переводчик?» — «И то и другое». «Преподаватель МГУ?» — «Нет, профессор РГГУ». «Переводите только с английского?» — «Только с английского». «Вы председатель литературной Гильдии?» — «Нет, такой Гильдии, насколько я знаю, не существует, я председатель правления Гильдии ‘Мастера литературного перевода’». Покорно, и далеко не в первый раз, отвечаю на эти немудреные вопросы — готов, как говорится, соответствовать.
Рассуждать с микрофоном в руке о судьбах литературы, современной и классической, русской и зарубежной, меня пригласили не одного. Вместе со мной выходит на сцену актового зала РГБ, по-старому Ленинки, молодая, красивая и талантливая Вера Богданова — известная писательница (таков общий глас — я не читал). Устроители обещали несколько сотен зрителей. Сколько человек нас с Верой слушают, из-за слепящих, направленных на сцену, прямо в глаза, юпитеров толком не разберешь, но о «сотнях» не может быть речи — хорошо если пришли человек тридцать-сорок, а то и меньше. И то сказать, солнце, субботний майский день — до книг ли? Но те, что пришли, внимают благожелательно, заинтересованно, а потом задают вопросы — как обычно, далеко не всегда по теме. Вопросы из разряда «наболевшее»: тот, кто говорит со сцены в микрофон, обязан знать ответы на все вопросы, не только литературные.
Тема же нашего выступления: «Чему учит литература?» И тут мы с Верой Богдановой солидарны: литература — если только это не назидательный трактат — не учит ровным счетом ничему. Того, кто тщится научиться жить у Толстого или Бальзака, читая роман, пьесу или стихотворение, постигнет глубокое разочарование. Литература ведь не жизнь, хоть жизнь и описывает. Да и то не всегда, и не нашу с вами, сегодняшнюю. Досадное заблуждение считать, будто в жизни нам встречаются Ноздревы, Дэвиды Копперфилды, Сноупсы, Растиньяки или Буденброки. Да, похожих на Сомса или Сванна сколько угодно — но тождественных нет и быть не может. Не только — вспомним Мандельштама — «живущий несравним», но выдуманный художником (и не только слова) — тоже. Они, книжные герои, принадлежат другому миру — литературному. Миру, который к жизни имеет отношение весьма опосредованное, а иной раз — вообще никакого. «Как в жизни», «Как живой» говорим мы про полюбившихся персонажей, не отдавая себе отчет в том, что эта похвала — не более чем фигура речи.
03.07.2023
Ассоциации — упрямая вещь. Шекспир ассоциируется с «Гамлетом», Франц Кафка — с «Процессом», Стендаль — с «Красным и черным», Гоголь — с «Мертвыми душами», Теккерей — с «Ярмаркой тщеславия». Ну а Теодор Драйзер, понятное дело, — с «Американской трагедией» или с «Трилогией успеха».
Но уж точно не с любовным романом. Драйзер — и любовный роман?! Оксюморон, одно слово. А между тем американский классик — и это, как теперь говорят, медицинский факт — автор любовного, можно даже сказать, эротического романа с соответствующим бередящим кровь названием — «This Madness» («Это безумие») и подробностями (пикантными!) из его, Драйзера, собственной жизни.
Хотите сюрприз? Этот роман, словно бы оправдывая его название, я взялся переводить для «ИЛ». Драйзер переводился и издавался десятки раз — коммунист, друг Страны Советов как-никак, а вот «Этим безумием» советские издатели и переводчики пренебрегли. И то сказать: эротика не к лицу прославленному автору американского социального романа.
Состоит «Это безумие» из трех новелл, в героиню каждой новеллы автор одно — недолгое — время был влюблен, героини же — Аглая, Элизабет и Сидония, красавицы и умницы как на подбор — отвечали ему взаимностью, причем любили не только его самого, жуира и циника, но и его творения. Элизабет, самая яркая из героинь, эдакая Дюймовочка с золотыми волосами, не только исправно читает рукописи живого (на то время) классика, но их правит и даже иной раз довольно нелицеприятно о них отзывается. Критику, впрочем, мастер воспринимает снисходительно, цену себе он знает.
И еще один сюрприз напоследок. Мы задумали сделать номер о любви — не все же печатать прозу и стихи про войны, политику, болезни и смерти. Что войдет в этот номер, пока неизвестно: выбор, как вы догадываетесь, необъятен. Но в том, что мы включим в любовный номер «Это безумие» Теодора Драйзера, сомневаться не приходится.
— Подпишите, пожалуйста.
— Кому?
— Для Ларисы.
Пишу: «Ларисе».
— А можете дописать «с любовью»?
— Как нечего делать.
И что же получается: «Ларисе», «подпись», «число», «с любовью». Любит Ларису, стало быть, вовсе не читатель непревзойденной Агаты, а ее автор. Который Ларису в глаза не видел...
Великий переводчик
Полно, уж не оксюморон ли это? Ведь мало кто читает набранные петитом на обороте титула слова: «Перевод с английского (греческого, финского, фарси) такого-то». Раз книга по-русски, значит, русская, значит, и написана по-русски.
Издатель (не всякий, а, так сказать, среднестатистический) любит порассуждать о том, как важен для него, издателя, труд переводчика, как этот труд сложен и почетен. Однако же платит за перевод, даже и маститому переводчику, сущие копейки, редактирует его, прямо скажем, далеко не всегда идеально выполненную работу, вполглаза, не слишком себя и своих сотрудников утруждая. Перевод — дело десятое; куда важнее, чем перевести, — издать книгу и, главное, — ее продать. Издатель и переводчик, что бы там ни говорили, союзники далеко не всегда; цели ведь у них, в сущности, разные: первый — хозяин, второй — работник. Ему, работнику, — вспомним Маркса — нечего терять, кроме своих цепей. Прямо как пролетарию. Пролетарию переводческого труда. Шутка.
А что же сам переводчик? Как сам он себя оценивает? Переводят ради искусства очень немногие «лошади просвещения», большинство же — для заработка, который, повторимся, весьма скромен. И, что обиднее всего, многие переводчики не слишком уважают свою профессию, относятся к ней потребительски. И то сказать, раз платят гроши, значит, чтобы хоть что-то заработать, прокормиться, быть на плаву, надо переводить побыстрей. Быстро, известное дело, не значит хорошо. Если переводишь детектив или фэнтези, или исторический «камзольный» роман вроде «Анжелики» четы Голон, то можно и быстро, качество от скорости, верхоглядства пострадает не особенно. К тому же читатель массовой переводной литературы не очень-то взыскателен, ему важно — я уже писал — не «как», а «что». Он не читает, а глотает, и придираться к стилю, к буквализму, к нескладным словосочетаниям, к нарушению логических связей, к вяло, неубедительно очерченной психологии персонажей, к топорным диалогам он не станет. Переводчик средней руки это знает — и поспешает; идет своему неразборчивому читателю навстречу. И издателю тоже, ведь это он его торопит.
А если это не Чейз, а Фолкнер? Не Стаут (хотя и он не так уж легок для перевода), а Марсель Пруст или Маркес? Или наши Платонов или Лесков? Тут, как говорится, поспешишь — людей насмешишь. Переводчик таких грандов о заработке думает меньше всего, даже первоклассный переводчик русской прозы, Пушкина, Платонова и Гроссмана, англичанин Роберт Чандлер, член Международного совета нашего журнала, в золоте, прямо скажем, не купается...
Вот и получается, что единой профессии, называемой «литературный переводчик», строго говоря, не существует. Как и в литературе — оригинальной, не переводной — есть художники, и их ничтожно мало. И есть ремесленники — имя им легион. Последних великими переводчиками никак не назовешь.
22.05.2023
Какое-то время назад в редакцию «ИЛ» решительным шагом вошел молодой человек и громким, хорошо поставленным голосом объявил, что прожил в Южной Америке (то ли в Перу, то ли в Колумбии, не помню) пятнадцать лет и свободно владеет испанским языком. Поделившись со мной этим довольно, впрочем, заурядным событием, молодой человек, о чем несложно было догадаться, предложил свои услуги. «Могу перевести для вас роман или пьесу», — сообщил он мне благую весть. И был крайне разочарован, когда я, в свою очередь, предложил ему для начала сделать пробный перевод.
В самом деле, существует ли гарантия, что свободно изъясняющийся на иностранном языке будет умелым литературным переводчиком с этого языка? Увы (или к счастью) — нет. Даже самый что ни на есть превосходный синхронист вовсе не обязательно способен стать столь же превосходным литературным переводчиком. Слово одно — «переводчик», а профессии разные. В словосочетании «литературный переводчик» главное слово не существительное, а прилагательное, не «переводчик», а «литературный». Переводчик романа или рассказа, тем более стихотворения, должен обладать литературными способностями, хорошим литературным вкусом и начитанностью. Верно, знание языка, с которого переводишь, что и говорить, немаловажно. Но куда важнее знание языка своего собственного, того, не с которого переводишь, а на который.
Отдаю себе отчет: Америки я не открываю. Однако сколько ни «твердили миру», что залог успеха литературного переводчика — владение СВОИМ, а не ЧУЖИМ языком, что установка на точную передачу языка подлинника не способствует успеху, — любителей дословного перевода предостаточно, и среди них вовсе не только те, кто переводит дословно потому, что не понимают смысл оригинала.
В очередной раз я убедился в этом сейчас, когда, по всей видимости, впав в детство, сел перечитывать «Оливера Твиста» в переводе весьма авторитетного переводчика старой, так называемой кашкинской школы, А. В. Кривцовой. С языком «с которого» у переводчицы все в полном порядке, а вот с русским — хотя плохим ее перевод никак не назовешь — проблемы есть. Неуклонное, я бы сказал, принципиальное стремление маститой переводчицы к точности любой ценой не помогает, а мешает получить удовольствие от замечательной остроумной, эмоциональной диккенсовской прозы: «...мальчик был ошеломлен и потрясен», «молодой человек, на вид пристойный, но бедный», «...внутри у нее все застыло», «мое маленькое имущество», «мальчик так долго занимался наблюдением», «обнаружил весьма непохвальное понятие...»
Такой подход, на мой вкус, — понятие непохвальное.
Еще четверть века назад профессия литературного редактора считалась важной и почетной. К редактору прислушивались, редактора побаивались, ведь от него в значительной мере зависело, попадет ваш труд в печать или нет, хорошо читается написанный или переведенный вами текст, или читатель будет спотыкаться на каждом шагу. Реплика редактора: «У меня есть к вам вопросы, и их немало» еще совсем недавно повергала автора, и не только начинающего, в трепет. Листаешь распечатку с правкой редактора — и твои самые худшие прогнозы сбываются. В тексте, еще неделю назад казавшемся тебе верхом совершенства, теперь нет живого места: что не вычеркнуто, то подчеркнуто, на полях читаешь: «Стиль!», «Неточно!», «Смотри оригинал!», «Это не по-русски!»
Сегодня же эти унизительные и, увы, нередко справедливые редакторские выпады вам больше не грозят. Беспокоить вас своей въедливой правкой редактор не станет, правка, если она и есть, сведется к минимуму. Спустя пару недель вы звоните в издательство, хотите узнать, когда редактор «снимет» с вами вопросы — и получаете ответ, на который рассчитывали меньше всего: «Верстка уже прочитана корректором, на днях ваш перевод уходит в типографию». Даже не знаешь, смеяться или плакать.
Да, роль редактора в наше время, за редкими исключениями, сведена на нет. Если раньше редактор вашего перевода читал его, как принято было говорить, «с пальцем», то есть сверял его пословно с оригиналом, то теперь у редактора нет ни желания, ни времени вами заниматься — сроки ведь всегда поджимают. Да и язык, с которого делался перевод, редактор, даже опытный, большей частью не знает или знает весьма посредственно. «Заморачиваться» не будет — пригладит шероховатости, что-то, совсем уж маловразумительное, выправит, перепишет «своими словами» и возьмется с сознанием выполненного долга за другой столь же небезупречный перевод.
Когда не стало времени на подготовку качественного перевода? Когда издатель потерял интерес к кропотливой издательской работе? Произошло это в те уже далекие годы, когда у нас появилась долгожданная свобода печати и резко вырос ассортимент переводной литературы, на читателя бурным потоком выплеснулись детективы, фэнтези, эротика, все те жанры, которые советская цензура не жаловала. Тогда-то и возникла насущная необходимость не в ХОРОШЕМ, а в БЫСТРОМ переводе. Затянет редактор работу с переводом, будет вместе с переводчиком его неустанно шлифовать — и более прыткий конкурент тебя опередит: подсуетится с правами и выпустит «Анжелику», или «Убийство в „Восточном экспрессе“», или восьмисотстраничного Стивена Кинга быстрей тебя. Да, его перевод будет хромать на обе ноги — но так ли уж это важно? Ведь потребитель Кинга или Кристи на перевод, как правило, внимания не обращает. «Что» для него важнее, чем «как».
До последнего времени я считал, что это наша — российская — беда, что наши зарубежные коллеги к своему редакторскому труду относятся куда более ответственно и профессионально. И что же? Оказывается, смерть редакторской профессии — явление, так сказать, общечеловеческое. Анн Кольдефи-Фокар, известная переводчица на французский язык русской классики от Гоголя до Солженицина и Сорокина, доходчиво объяснила мне, когда я брал у нее интервью для нашего журнала, что во Франции институт редакторства давно уж почил в бозе. Роль редактора, сказала она, исполняет во французском издательстве... корректор, а редактировать ваш перевод должны вы сами или, в качестве дружеской услуги, ваши коллеги по переводческому цеху. Верно, переводчик — если это хороший переводчик — сам себя пристрастно, порой безжалостно редактирует, но многие огрехи в своем тексте он все равно не увидит — «глаз замылился». И тут на помощь приходит редактор — без взгляда со стороны не обойтись. А его, этого взгляда, больше нет.
Я, по обыкновению, преувеличиваю: есть конечно. В «Иностранной литературе», к примеру, редакторский цех, слава Богу, еще жив, редактор «Иностранки» по-прежнему «старомоден»: сверяет «с пальцем» перевод и оригинал. Уж он-то по собственному опыту знает: если хочешь, чтобы перевод читался, без взгляда со стороны не обойтись.
И барский гнев, и барская любовь
– Какой у вас был тираж на пике? – поинтересовался у меня – и неспроста высокий чиновник Минцифры.
– На пике? – переспрашиваю, хотя догадываюсь, к чему он клонит.
– Ну да, когда у вас был самый большой тираж?
– В перестройку тираж достигал полмиллиона экземпляров, – докладываю я и точно знаю, каким будет его следующий вопрос. Он меня спросит: «А теперь какой?»
– А теперь какой?
– Две тысячи, – блею в ответ, привычно завышая тираж на 300 экземпляров.
Многозначительная пауза.
– Ну вот, комментарии излишни! – Чиновник доволен и пропускает мимо ушей мои, как видно, не слишком убедительные аргументы. Во-первых, – говорю, – сегодня, в рыночной жизни, полумилионных тиражей нет и быть не может. И, во-вторых, двухтысячный тираж для некоммерческого ежемесячного издания не так уж и плох.
Да, не так уж и плох, однако мы оба прекрасно понимаем, что жить на этот тираж без регулярной поддержки, прямо скажем, нелегко. Поддержка, впрочем, есть, скромная, но есть.
Благодарю, выслушиваю попреки (увы, заслуженные), что не развиваю «электронный ресурс», сам же – и не в первый уж раз – думаю: так ли нужна нам господдержка, к которой мы так стремимся и к которой постоянно и во всеуслышание взываем?
Было время, и время долгое, почитай, целое столетие, когда «толстяки» и впрямь были толстяками. Роман, выходивший в «Новом мире», или в «Знамени», или в «Октябре» (недавно, к слову, почившем в бозе), становился литературным событием государственного масштаба. Подписаться на толстый журнал, на нашу «Иностранку» особенно, было ох как нелегко. Толстый литературный журнал был таким же «дефицитом» (по счастью, забытое ныне слово), как апельсины, гречка или венгерские куры. Чтобы получать каждый месяц «Иностранную литературу», надо было «в нагрузку» (еще одно забытое выражение) подписаться на журнал «Коммунист» или на «Советский агитатор». Тиражи тогда, даже в доперестроечные времена, как говорится, «зашкаливали».
В то же время и спрос с государственного толстого журнала и его главреда был велик.
Вспомним, сколько времени и сил положил Александр Твардовский, чтобы напечатать у себя в «Новом мире» «Раковый корпус» или «В круге первом» – и тот и другой роман, несмотря на все его старания, так и не был опубликован на страницах журнала, сам же Твардовский и его редколлегия вынуждены были с «Новым Миром» расстаться. Не повезло и «Жизни и судьбе» Василия Гроссмана: великий роман не только не вышел в «Знамени», куда предназначался, но был – сегодняшний читатель искренне удивится – арестован, экземпляры рукописи изъяты, и главный наш идеолог Михаил Андреевич Суслов объявил, что этот крамольный роман можно будет издать не раньше, чем лет через двести, советский читатель к такой книге еще не готов. По счастью член политбюро ЦК КПСС в своих прогнозах ошибся.
Вот поневоле и думаешь: может, «честная бедность» нам, толстякам, если разобраться, на руку? Мы ведь уже забыли те «благословенные» времена, когда нас, главных редакторов толстого литературного журнала, могли в любую минуту вызвать на ковер в Отдел культуры ЦК и там, как крепостного на конюшне, «выпороть» за то, что печатаем невесть что и кого, какого-нибудь «буржуазного выкормыша» или «матерого врага советской власти». Быть может, лучше жить в нищете, но зато независимо, печатать то, что сами, по собственному разумению, считаем талантливым и важным. Догадываемся, что лучше считать копейки, чем бить челом и объяснять, почему наш редакторский выбор остановился на Шаламове или Грэме Грине, на таких книгах, как «Сто лет одиночества» или «Школа для дураков».
24.04.2023
И четырех месяцев не прошло, а в Гостином дворе вновь «зажигает» книжная ярмарка интеллектуальной литературы. Книги, альбомы, журналы, в том числе и наша «Иностранка», идут на ура; народ книги — одно слово (нет — два).
В огромных стеклянных аквариумах, зонах семинаров, делятся своими творческим удачами, планами на будущее очень и не очень известные авторы, минут за сорок надо успеть рассказать о последней книге, о муках творчества, не забыть поблагодарить издателя, ответить на вопросы аудитории (микрофоны услужливо разносят юные красотки) и — last but not least, как говорят англичане, — поучаствовать в фотосессии — прямой издательский профит. «Для Ирины, пожалуйста», «Для Игоря, это мой парень, у него сегодня день рождения». Покорно подписываю своих Агату Кристи и Пэлема Гренвилла Вудхауса, украдкой вздыхаю, вспоминая подзаголовок второй книги («О пользе оптимизма») и, как и полагается редактору, «Для Ирины» исправляю на «Ире» и в книге, подписанной «Игорю», в последнюю минуту убираю «моего парня» — с ЛГБТ ныне шутки плохи. Постоянно забываю поставить число, почитатель вежливо на это указывает. Что ж, гении забывчивы, ничего не поделаешь...
Главное событие нынешней ярмарки — пятнадцатилетие редакции Елены Шубиной (издательство АСТ). Елена Даниловна выпускает львиную долю книг современных русских (простите — российских) писателей, все, за редким исключением, книжные премии достаются авторам этой хрупкой и такой энергичной и деловой женщины. Перед читательскими толпами, заполнившими амфитеатр Гостиного двора, ведут диалог наши сегодняшние Толстой и Достоевский — Водолазкин и Юзефович, они тоже «птенцы шубинского гнезда», ее любимые авторы. Вести диалог труда не составляет, спора не получается, взгляды «высоких договаривающихся сторон» большей частью совпадают. А вот участие в фотосессии — дело и впрямь нешуточное, подписывать ведь приходится сотни экземпляров, к тому же живых классиков сторожат назойливые телевизионщики с камерами наизготовку. Любопытно даже, кто возьмет вверх, «Чагин» Водолазкина или «Зимняя дорога» Юзефовича. Предлагаю им заключить пари, кто больше подпишет книг.
Приходит и мой черед. Елена Шубина и ее безупречная пиарщица (нам бы такую!) Татьяна Стоянова задумали круглый стол на тему: «Современные российские писатели об Англии», и в «аквариум» приглашаются Вячеслав Недошивин, автор книги о Джордже Оруэлле, Татьяна Агишева, написавшая книгу «Франкенштейн и его женщины» (она присутствует виртуально), и ваш покорный слуга все с той же Агатой Кристи.
«Франкенштейна» и «1984», спору нет, читали многие, но ведь любителей Агаты Кристи уж никак не меньше, а потому каверзных вопросов не избежать. Так и есть, напророчил: в первый ряд, прямо перед моим стулом въезжает в инвалидном кресле сурового вида женщина средних лет. Останавливается и перечисляет несколько романов королевы детектива, которых я, автор книги о Кристи, не только не читал, но слыхом не слыхивал. Приходится отшучиваться: «Если б существовала в мире справедливость, — говорю, — книгу про Агату Кристи следовало написать вам, а не мне».
Моим коллегам приходится не так тяжело. Недошивин настаивает, что автор «Фермы животных» занимает одно из первых мест среди сотни лучших писателей ХХ века по версии журнала то ли «Тайм», то ли «Ньюсуик». Ох уж эти мне «версии», есть, подозреваю, и такие, ничуть не менее авторитетные, где Джордж Оруэлл и вовсе отсутствует. А Агишева увлечена писательницами-феминистками, кого только нет в ее коллекции: и сестры Бронте, и жены Шелли, и Элизабет Гаскелл, и Джордж Элиот (это тоже женщина, если кто не знает). Слушаешь Нину, она вещает у меня за спиной с огромного экрана, и кажется, будто писателей мужчин и вовсе не было, а те, что были, прозябают на задворках большой литературы. «Сколько же было в Англии замечательных писательниц!» — восклицает в упоении Нина Агишева. Ничего не остается, как пошутить вторично: «И все как одна — любовницы лорда Байрона».
«Должен был пережить нас всех»
Несколько слов о первом выпуске журнала за 2023 год