Михаил Юрьевич Люстров — доктор филологических наук, литературовед, профессор РАН, профессор кафедры истории русской классической литературы историко-филологического факультета Института филологии и истории РГГУ, заведующий отделом древнеславянских литератур ИМЛИ РАН, член редакционной коллегии периодического научного издания «Герменевтика древнерусской литературы».

Михаил Юрьевич, задавать такой вопрос в интервью почти что моветон, но мы все-таки осмелимся это сделать. Расскажите немного о вашем литературоведческом пути. Почему именно XVIII век?

Большой смелости от Вас не требуется, мне этот вопрос очень нравится. Я его себе задавал, и картина возникала довольно простая. В педагогическом институте, где я учился во второй половине 80-х гг., на первом курсе русскую литературу XVIII века читал очень артистичный и доброжелательный Сергей Николаевич Травников. На его занятиях все было необычно, ново и интересно. Мне было 16 лет, впечатление от литературы XVIII века было сильным настолько, что не ослабело до сих пор. Интерес к Скандинавии возник примерно в то же время, оказался не менее сильным, но проявился позднее. На том же первом курсе всей нашей компанией мы ходили в МГУ слушать лекции на вечернем отделении филфака. Курс по зарубежной литературе Средних веков и Возрождения читала Наталья Родионовна Малиновская. Естественно, она понятия не имеет о том, какую роль ее лекции сыграли в моей жизни. Точнее, не все лекции, а одна – о литературе средневековой Скандинавии. После этого я несколько раз принимался за шведский язык, пока не познакомился с профессором Упсальского университета, известным славистом Уллой Биргегорд. Благодаря ей началась моя многолетняя работа в шведских библиотеках и архивах. В Швеции я познакомился с прекрасными учеными: специалистом по литературе густавианской эпохи Мари-Кристин Скунке, латинистом Хансом Хеландером и с оказавшим на меня огромное влияние выдающимся историком-скандинавистом Александром Сергеевичем Каном. И вот уже много лет я занимаюсь русско-шведскими литературными отношениями в XVIII веке.

Нам известно, что вы занимались русско-шведскими литературными связями. Как продирались через шведские тексты XVIII века?

Через шведские тексты я продирался с большим удовольствием и с тем же удовольствием продолжаю продираться сейчас. Главное тут не увлечься и не начать обращаться к окружающим «высокородная госпожа» и «милостивый государь». Понятно, что шведские авторы писали не только на шведском, но и на латинском, немецком, французском, итальянском языках. А ко дню свадьбы в 1715 году сестра Карла XII Ульрика Элеонора и будущий шведский король Фредерик получили следующее стихотворное поздравление от шведского автора:

В высоком сем супружестве

С небеса желаем

Вам всяко благополучие,

И вас обых блажаем.

Во сердце добродетели

Яко бисер сияют,

Высокие родители

Ту славу умножают,

И яко великодушие

Вам обым есть собственно,

Мы вси здесь сущие

Просим униженно

Высокой вашей милости,

Дабы сохранили

Нас от всякой пропасти,

И мы б покойно жили.

Вы много исследовали образ Екатерины II в шведской литературе. Неоднократно предметом вашего исследования становился именно шведский взгляд на русскую реальность. Скажите, какие особенности восприятия были у шведских подданных? Какой в их глазах была суровая Российская Империя?

Мне действительно было интересно выяснить, как шведские авторы второй половины XVIII века оценивали поступки Екатерины II и как они отзывались о ее империи. Тема эта не новая, об отношениях двух «просвещенных деспотов» и литераторов на троне – российской императрицы Екатерины II и шведского короля Густава III – писали давно и много. Понятно, что «русская тема» разрабатывалась не только Густавом. В многочисленных сочинениях шведских авторов Екатерина сравнивалась и с Семирамидой, и с княгиней Ольгой, и с королевой Изабеллой, и с Амфионом. Свои реформы она проводит с тем же успехом, что Петр 1, но значительно более гуманными средствами. Российская же империя, по мнению шведского автора, своими огромными размерами напоминает Римскую империю, но только размерами. Отношение было достаточно сложным, и эта тема заслуживает отдельного разговора.

Свадьба Петра I и Екатерины, 1712

 

Ваши исследования доказывают, что в Швеции XVIII века в той или иной степени интересовались как российской историей, так и литературой. Но как человек в России восемнадцатого столетия представлял себе Швецию?

Отношение к Швеции и шведам в России зависело, разумеется, от состояния русско-шведских политических отношений. Понятно, что во время войн русские авторы делали шведских королей (от Карла XII до Густава III) и их подданных объектом насмешек, называли гордецами и употребляли рифму «шведы» – «победы». При этом в России знали сочинения Линнея, в конце столетия перевели шведский рассказ начала XVII века о разорении Иерусалима и имели общее представление об истории шведской поэзии.

В процессе перевода басен Людвига Хольберга в 1761 году Фонвизин пользовался уже существовавшим тогда немецким переводом, таким образом, выполняя как бы «перевод перевода», поскольку басни датского автора доходили до него в уже переработанном варианте. Это довольно частое явление в XVIII веке: так, например, еще в Петровскую эпоху знаменитый трактат Джона Локка о государстве был переведен с латинского, а «Метаморфозы» Овидия вообще с польского. Случались ли какие-то переводческие казусы?

Так и есть. Об историях (подчас очень сложных и затейливых) русских переводов, как вы знаете, писал Сергей Иванович Николаев. Что касается классика датской литературы Людвига Хольберга, то на русский язык его действительно чаще всего переводили с немецкого. При этом перевести могли и выполненную Хольбергом переделку. Например, в основу его пьесы «Артаксеркс» было положено либретто Пьетро Метастазио к одноименной опере. Затем, как обычно, датский текст был переведен на немецкий, а немецкий перевод – на русский. Подчас же русский вариант мог существенно отличаться от исходного текста. У того же Хольберга есть комедия, герой которой в какой-то момент переходит с датского на немецкий и знание немецкого объясняет десятилетней службой в армии. С датского языка комедия была переведена на немецкий, и в новой версии тот же герой с немецкого переходит на Welsch. В русском переводе язык, который герой выучил в армии, называется латинским, и на его службу в римской армии здесь не указывает ничего.

В современной культуре нередко встречаются работы, созданные под влиянием русской поэзии XVIII века. Одним из таких примеров могут служить стихотворения Максима Амелина, которые он то посвящает Ипполиту Богдановичу, то даже составляет центон из стихов и полустиший поэмы Хераскова «Россиада». Как вы относитесь к подобной опоре на труды авторов XVIII века и читаете ли подобные произведения? И какими книгами занимаете себя в свободное от работы время?

Разумеется, стихотворения Максима Амелина я читаю и делаю это с большим удовольствием. К ориентации на поэтов XVIII века отношусь с интересом, но здесь важно не мое отношение, а поиски причин подобной ориентации. Об этом написано немало, в том числе и самим Амелиным. Нельзя не согласиться, что поэзия XVIII века – это, как сказал по другому поводу академик А. М. Панченко, «эпоха начал», причем эпоха прекрасная и притягательная. В своих стихотворениях русские поэты XX века подчас ориентируются на важные для них поэтические шедевры XVIII века, и вот «заветным ямбом, допотопным» Ходасевич пишет «о благодатном ямбе» Хотинской оды, а в оде на смерть Жукова Бродский «имитует» державинского «Снигиря».