в рамках школы писательского мастерства фонда СЭИП, а также в литературных резиденциях АСПИ. Переводит для себя поэтические тексты с иностранных языков на русский.

Какой у тебя имеется опыт в переводе?

Я перевожу случайно. Это важная для поэта практика — переводить случайно, так как нужно уметь обрести свое в чужих текстах. В конечном счете можно «воровать», делать кальку с каких-то произведений, тем самым приобретая определенный опыт. Хороший творец сможет перейти от этапа «кальки» к чему-то своему.

Для меня перевод работает следующим образом: я поместил все свои последние переводы в свою новую поэму, полностью интегрировал все поэтики, которые мне нравились (английская поэзия, немецкая, библейские тексты) в свое творчество. По мне, переводчик должен быть поэтом. Может ли быть внимательный читатель (крайне внимательный) переводчиком — не могу сказать. Такие — есть, и это чудо, на самом деле.

Я много переводил псалмы, в частности, переложил на русский язык немецкий перевод псалмов Шлаттера, потому что некоторые из них звучат в этом варианте очень поэтично. Пожалуй, ритм, который, можно сказать, создал, воссоздал Шлаттер, — это невероятно, и нужно потратить много сил, чтобы эту речь уловить. Советую послушать, как перевел с поэтического на музыкальный «Ich hebe meine Augen auf zu den Bergen» Арво Пярт.

Какой метод ты избрал для работы?

Мне нравится, как переводили Седакова и Дашевский, в том смысле, что они полностью интегрировали переводы в свое творчество. «Чей лес, мне кажется, я знаю…» — это уже не стихотворение Фроста.

Сейчас принято говорить о двух методах: точном и свободном. В первом случае перевод происходит напрямую с языка оригинала на принимающий язык. Во втором случае — двойной перевод: с оригинала в «поэтическое вещество» и уже потом на язык-получатель. Таким образом теряется большая часть «формы», но извлечь это вещество из такого текста проще. Я чаще обращаюсь ко второму методу. Чтобы перенести в сжатых ладонях поэзию, нужно много сил, и свобода здесь необходима.

Есть, кстати, еще более необычный метод — переложение. Так поступил В. Соснора со «Словом о полку Игореве».

С чего началось твое чтение? И как ты пришел к переводам?

Начал читать поздно: лет в десять прочитал «Хоббита» Дж. Р. Р. Толкина, потом перебрался на Гарри Гаррисона и другую научную фантастику, а потом понял, что хочу стать писателем, и решил учиться у Достоевского. Лет в тринадцать я прочитал «Преступление и наказание», и это было невероятным открытием, потому что я понял, что такое настоящая литература, которая даже не литература в прямом смысле, а жизнь как она есть — со всей страшной ее глубиной.

Потом был Пушкин, влюбленность в «Евгения Онегина». А еще мой отец в силу своего характера читал Бродского, а в силу своей географической принадлежности – Есенина. Этих двух поэтов я прочитал практически целиком, но они мне не близки. Так произошло и с Цветаевой. Потом перешел на современную поэзию: Ольга Седакова, Михаил Гронас, а также Кирилл Медведев, который помог мне понять, что такое русский верлибр — он его создал, можно сказать. Затем перешел к более ранним текстам: Мандельштаму и Хлебникову. Это чтение оказалось для меня особенно значимым. Пожалуй, оно останется со мной на всю жизнь.

Как перешел к переводам? Мой первый перевод был школьным: Бернс «My Heart's in the Highlands» (потом я его отредактировал, впечатленный композицией Пярта), затем услышал «Страсти по Матфею» Баха и понял, что для меня особенно важно поместить это произведение в поле своего (родного) языка.

Ты переводишь только для себя или планируешь когда-нибудь издаваться в качестве переводчика?

Издаваться не хочу, перевожу только для своего творчества. Я поэт, и это сейчас для меня важно. Но я знаю, что в будущем буду готов посвятить свой труд чему-то, возможно, большему, чем только мои тексты.

Есть ли текст, который ты бы мечтал перевести в будущем для себя?

Да, несомненно, для меня как для поэта будет вызовом перевести: «Илиаду», «Одиссею», «Слово о полку Игореве». Главное, что эти тексты ждут своих переводчиков, настанет время, чтобы их перевести, как настало время для «Комедии» Данте. Эту работу, дай бог, закончит О. Седакова.

Перевод стихотворения равен оригиналу или все же представляет собой другое произведение?

Сложно сказать. Я думаю, перевод в лучшем своем виде — равен оригиналу. Любой перевод — это сетка, через которую мы видим «поэтическое вещество», и эта сетка всегда отлична от сетки оригинала. Важна ли она? Не знаю. Думаю, для профессионального, чувствующего читателя — нет.

Каких иностранных поэтов ты бы порекомендовал прочитать начинающему поэту и писателю?

Из классики — Гомера, У. Шекспира, Данте, Э. Дикинсон. Отдельно упомяну «Фауста» Гете. Почему классика? Все просто: поле актуальной зарубежной литературы слишком сложное и спорное. Практически никому не удается в ней ориентироваться — особенно поэтам, потому что они сконцентрированы на себе. Классический текст: дело не в каноне и качестве. Просто есть возможность этот текст увидеть целиком с расстояния времени, и это важно. Чтобы знать, что такое есть, такая высота, — и достичь ее. Если есть амбиции. А какой поэт без амбиций?

Т. С. Элиот, Р. М. Рильке, П. Целан — для меня уже точно не классика, но это современность как она есть. В любом случае это не «актуальная» поэзия, про которую я сказал прежде. Седакова говорила о них как о последних больших поэтах (я не сказал о П. Клоделе). Переводы О. Седаковой — это чудо современной литературы. Великое свершение. Нужно ли говорить, что «Четырех поэтов» я перечитал множество раз, и не только в переводах. «Воскрешение Лазаря» Рильке — каким бы феноменальным ни был перевод — нужно читать в оригинале. «Невменяемого (Верлена)» — в оригинале. «Фугу смерти» — прочитайте и удивитесь, насколько Седакова смогла сделать вещь не хуже источника. Я не сказал об Элиоте. Конечно, главная вещь, которую необходимо прочитать, — «Because i do not hope to turn again». Честно: я не знаю переводов, которые в полной мере удались. Кажется, переводила М. Степанова. А если и не переводила, то точно должна. Д. Эшбери — еще один англоговорящий поэт, о котором хочу сказать. «The room I entered was a dream of this room». Насколько эта вещь легко читаема, настолько она и понятна человеку, знакомому с А. Драгомощенко — источником значимой части русской современной поэзии. Он, кстати, много переводил «Языковую школу поэзии». О чем еще сказать? Конечно, Л. Глюк. Она получила Нобелевскую премию, и тогда я о ней узнал, как и многие люди моего круга. Ее стали переводить чаще. В оригинале она читается сложнее. Но это того стоит. Через текст веет запахом полыни, сушеной ромашки и чабрецом. Это мое детство, так что я сразу полюбил Глюк.